Эволюция
Распространённая сегодня почти повсеместно (кроме разве что записи некоторых видов этнической музыки) система нотации — с пятью линейками, чёрными и белыми нотками с «хвостами» и без, с ключом в начале строки и так далее — возникла далеко не сразу. Давайте проследим, как это происходило.
Есть свидетельства, что музыку пытались записывать ещё в Вавилоне (клинописью) и в Древнем Египте (иероглифами). Последние якобы предназначались для певцов-хирономистамов, которые одновременно с исполнением текста «дирижировали» — жестами рук показывали музыканту-аккомпаниатору, что и как нужно играть. Но, повторим, это не более чем предположение, и музыкальную нотацию тех далёких эпох не представляется возможным прочесть.
Первые музыкальные записи, которые худо-бедно поддаются расшифровке, — это древнегреческие, на основе греческих и финикийских букв. Если требовалось записать не только мелодию для голоса, но и сопровождение для музыкального инструмента, использовались разные наборы знаков — впрочем, древние греки не жаловали полифонию. Один из наиболее древних образчиков — надгробие на могиле некоего Сейкилоса, найденное в окрестностях современного турецкого города Айдын и датируемое II в. до н. э. — I в. н. э. Высеченная в камне песня (так называемая «Эпитафия Сейкилоса») призывала радоваться жизни, такой короткой, и помимо собственно текста содержала буквы, обозначающие высоту исполнения каждого слога, — чтобы любой прохожий мог не просто прочесть, но и пропеть написанное. К слову, кроме высоты нот, древнегреческий способ записи музыки не мог фиксировать больше ничего.
В раннем Средневековье греческие буквы в «сейкилосовой» системе нотации были заменены на латинские, а направление записи нот сверху вниз — на обратное (как это принято сейчас). До сих пор ноты кое-где обозначаются буквами: любой, кто пробовал учиться играть на гитаре, вспомнит, что Am, Dm, C и так далее — это обозначения аккордов, образованных от соответствующих нот.
В христианской музыке раннего Средневековья возникла невменная нотация. Невмы — графические значки, проставляемые над текстом, — были не более чем напоминанием для исполнителя (предполагалось, что мелодию в целом он знает) о выразительности и способах опевания тех или иных слогов. Ни высоты, ни продолжительности звуков невмы поначалу не передавали. В разных регионах использовались разные наборы невм. Через Византию эта система записи музыки пришла на Русь (крюковое письмо) и в Армению (хазы).
Однако музыка развивалась, и для её записи прежних значков уже не хватало. Невмы стали записывать сперва на двух, а затем и на четырёх линейках, обозначая тем самым разную высоту звуков друг относительно друга. Четыре линейки, а также музыкальный ключ и «почти современные» названия нот — заслуга человека по имени Гвидо Аретинский. Этот итальянский монах, живший в XI веке, много времени посвящал обучению хоровому пению и, чтобы упростить запоминание, додумался назвать ноты по первым слогам строк, составляющих гимн Святому Иоанну. Каждый из этих слогов исполнялся на ступень выше предыдущего. Правда, первая нота у Гвидо называлась «ут» (в «до» её переименовали существенно позже), а нот поначалу было всего шесть, поскольку большинство церковных мелодий той эпохи укладывалось в шестиступенный звукоряд (ноту «си» добавили несколько столетий спустя, назвав по «инициалам» адресата гимна, чьё имя поётся седьмой строкой).
Сам Папа Римский был в восторге от системы нотации Гвидо Аретинского, и всё с нею было хорошо, если бы не одно «но»: невмы совершенно не были пригодны для обозначения длительности звука, поэтому записать ритм — важнейший элемент музыки — не представлялось возможным. Впрочем, в те времена ритм был важен скорее для народной музыки, а культовые песнопения, по сути, представляли собой не более чем одноголосую декламацию священных текстов.
Церковная музыка становилась всё сложнее, появились сложные мелизмы, полифония, — и на смену невменной нотации пришла мензуральная, то есть «размеренная». Начало ей положил живший в XIII веке теоретик музыки Франко Кёльнский. Он ввёл обозначения для нот четырёх различных длительностей, каждая из которых была вдвое или втрое короче преды дущей. Они назывались «максима», «лонга», «бревис» и «семибревис» и обозначались чёрными ромбами и прямоугольниками разной формы. В XIV веке французский композитор и теоретик Филипп де Витри добавил к системе мензуральной нотации четыре ещё более короткие длительности: «миниму», «семиминиму», «фузу» и «семифузу». Они обозначались ромбами с вертикальными штилями и горизонтальными флажками (как на современных нотах).
Другая заслуга Филиппа де Витри — это введение наряду с распространённым ранее трёхдольным («перфектным») делением нот двухдольного («имперфектного») и упорядочение их соотношений. Эта система была значительно сложнее принятой сегодня; не вдаваясь в подробности, скажем только, что четыре символа тактового размера, предложенных де Витри, соответствовали сегодняшним 2/4, 3/4, 6/8 и 9/8.
Ещё столетие спустя ноты приобрели более знакомый нам вид: если раньше все значки были чёрными (закрашенными), то теперь чёрными остались только самые короткие длительности. Впрочем, головки нот по-прежнему были квадратными или ромбическими. Примерно в это же время появились отдельные обозначения для пауз, отдалённо напоминающие современные. Интересно отметить, что одно время где-то пользовались старым четырёхлинейным нотным станом, а где-то — пятилинейным, более «нотоёмким».
В XV веке музыкальная нотация использовалась для записи уже не только духовной, но и светской музыки, с которой в дальнейшем связано развитие нотной записи. В XVI веке появились первые печатные издания нот. Умение читать музыку с листа и играть на каком-либо музыкальном инструменте получило весьма широкое распространение как среди людей знатного происхождения, так и среди их прислуги. И неудивительно: радиоприёмников и магнитофонов тогда ещё не изобрели, и если человек хотел услышать музыку, то должен был исполнять её друг или найти кого-нибудь, кто ему сыграет.
В XVII–XVIII веках ноты из квадратных стали округлыми, и система записи музыки в целом приняла современный вид. Однако этого было недостаточно. Музыка как явление постоянно усложнялась и изменялась, появлялась необходимость фиксировать на бумаге какие-то хитрые приёмы звукоизвлечения, характерные для тех или иных инструментов, обозначать особенности звучания нот, громкость, экспрессию… Как сказал Ференц Лист, главное в музыке нельзя записать нотами. И на нотном стане, и вокруг него появлялось всё больше символов и надписей. Этот процесс продолжается и по сию пору.
В XX–XXI веках, особенно с появлением компьютеров, в обиход начинают входить совершенно новые системы музыкальной записи, без всяких нот, а то и без линеек. Гитаристы наверняка вспомнят табулатуры, где на линиях цифрами проставляются зажимаемые на грифе лады. Компьютерные программы для создания музыки предоставляют собственные символьные системы, не предназначенные для использования на бумаге, но очень удобные на экране. Например, ноты (или даже целые семплы) складываются там, как кирпичики, на временновысотную сетку. Да и сама музыка с появлением компьютеров становится зачастую всё менее пригодной для записи на разлинованном бумажном листе, — но это уже тема для другой статьи…
Источник
Кто изобрёл ноты?
Издревле музыка передавалась от человека к человеку на слух с помощью голоса или музыкального инструмента. Но при такой передаче любая мелодия постепенно изменялась, теряла первоначальный облик. Запись музыки, или нотное письмо, – великое изобретение, позволяющее сохранить во времени музыкальное наследие человечества.
Самым древним письменным способом считается передача мелодий с помощью пиктографического письма. Такая система существовала в Древнем Египте уже в середине четвертого тысячелетия до нашей эры.
Ученые обнаружили «нотные» иероглифы в текстах египетских погребальных надписей. Эти иероглифы обозначали небесные светила: например, Сириус, посвященный богине Изиде, и Венеру, которая в мифологии древних египтян служила олицетворением божества времени.
В Древнем Вавилоне музыку записывали клинописью. Слоговая запись фиксировала соотношения двух звуков (интервал).
Сирийский исследователь Зияд Аджан восстановил восемь песен финикийского Молельного гимна, записанного 3,5 тысячи лет назад на глиняной табличке. Эта табличка была найдена в числе прочих в начале 1950-х годов на северо-западе Сирии, в местечке Рас Шамра. Некогда здесь находился один из древнейших городов древнего мира – Угарит, период наивысшего процветания которого пришелся на середину II тысячелетия до нашей эры. В это время в Угарите был изобретен первый в мире алфавит.
Сохранилось более 60 памятников древнегреческой нотации (нотного письма) — на папирусе и на камне. Один из них – гимн Аполлону, высеченный на Дельфийском камне. Над стихотворными строчками записана мелодия гимна.
В Древней Греции мелодии записывали с помощью букв греческого алфавита, которые указывали высоту звука, но не указывали их продолжительность. К тому же древние музыканты являлись одновременно и композиторами, и исполнителями, а в исполнении главным было импровизационное начало, которое просто невозможно было зафиксировать. Таким образом, древнегреческие музыкальные «документы» – всего лишь приблизительная копия того, что звучало в действительности. Возможно, поэтому при попытках воспроизведения звучания этой музыки многих ожидало разочарование. По впечатлениям одного из видных музыковедов. исследователей того времени, возникало такое впечатление, «как будто кто-то рассыпал полную горсть нот над системой линеек, не задумываясь над тем, куда они попадут. 
Некоторые места выглядели просто как издевательство над всеми музыкальными ощущениями». Расшифровка и воспроизведение древнегреческих мелодий очень сложно еще и потому, что наше ухо привыкло к темперированному строю, основанному на полутоновых соотношениях, в то время как древнегреческая музыкальная система строилась на более тонких соотношениях, в которых полутон не являлся кратчайшим расстоянием между двумя звуками.
В средние века для записи духовной музыки использовалось невменное письмо. Невмы состояли из графических значков – черточек, точек, запятых – и их разнообразных сочетаний. Они проставлялись над словесным текстом и обозначали отдельные звуки, мелодические обороты (ходы голоса вверх, вниз, повторение звука), а также характер исполнения. Невмы наглядно изображали мелодическую линию, не указывая точной высоты звуков, и служили для напоминания знакомой мелодии.
Одна из разновидностей невменного письма – русское знаменное письмо (от слова «знамя» – знак).
Русские названия «знамений» звучат очень образно: мечик, стрела, двое в лодке, сорочья ножка. Именно эти предметы они напоминали своим рисунком. «Словарь» знаменного письма насчитывал около 80 знаков. Одним из наиболее употребительных стал «крюк». По его названию и все письмо получило название крюкового.
До наших времен дошло интереснейшее явление древней церковно-певческой культуры — особые «толковательные азбуки», дававшие каждому «знамению» иносказательное толкование. В таких азбуках сказывается общее для всей православной культуры стремление видеть за внешними знаками их духовный смысл.
Этот же принцип отразился в толкованиях нотных «знамений». Например, существовал особый знак под названием «утешитель», с которого вне зависимости от характера музыки всегда начиналось песнопение. Этот знак своим названием напоминал об известной молитве, с которой христианин всегда начинает любое дело, — «Царю Небесный».
Другие «знамения» становились для певца своеобразным нравственным поучением. Например, знак «Крюк» получил значение «Кроткое сохранение ума от зла», а «Мечик» напоминал о «Милосердии и Милости».
Подобным образом составлялись известные в древности «азбучные молитвы», где знаку-букве соответствовала целая фраза, начинающаяся на эту букву. Букву «А» заучивали в древности так: «Аз (т.е. я) словом сим молюся Богу»; букву «З» — «Заповеди Твои, Боже, — свет на моем пути». Такое толкование, делавшее письмо символическим выражением православного мировоззрения, само являлось большим искусством. И славянская письменность, и нотная грамота, по замыслу их создателей, должны были использоваться для богослужения и содействовать изложению истин православной веры.
Насколько сложным было овладение искусством церковного пения, можно понять из того, что большая часть древнерусских музыкальных произведений так и осталась непонятной современным исследователям. Дешифровке, то есть переводу на привычную для нас нотную грамоту, «поддаются» лишь произведения, записанные в XV–XVII веках. Расшифровка более ранних музыкальных записей пока представляет собой большую проблему.
Вот так, пройдя сквозь века, мы подошли к появлению слоговых названий нот и возникновению линейной нотации, фиксирующей точную высоту звука.
Изобретатель современной системы нотной записи – бенедиктинский монах Гвидо Ареттинский (Гвидо д’Ареццо), живший в 990-1050 гг. в небольшом городке Ареццо, неподалёку от Флоренции. В тамошнем монастыре брат Гвидо обучал певчих исполнению церковных песнопений.
Дело это было нелегким и долгим. Все знания и умения передавались устно в непосредственном общении. Певчие под руководством преподавателя и с его голоса последовательно разучивали каждый гимн и каждое песнопение католической мессы. Поэтому полный курс обучения занимал около 10 лет.
В «Прологе к Антифонарию», или «Других правилах о незнакомом песнопении» Гвидо сетует на то, что певцы тратят массу времени на разучивание песнопений с учителем (то есть с его голоса), а самостоятельно вообще не могут освоить ни одного антифона, «пусть даже они упражняются денно и нощно хоть сто лет».
В результате «многие клирики и монахи с небрежением относятся к псалмам, священным чтениям и прочим делам благочестия, тогда как науку пения, которой они никак не могут овладеть, долбят тяжким и упорным трудом».
Как следствие, вместо того чтобы славить Бога, они состязаются между собой в искусстве пения; это, по мнению Ареццо, «тягчайшая ошибка в святой церкви и опасное разногласие». Чтобы исправить такое положение, Гвидо и решается предложить новую нотацию, которая позволила бы ученикам после усвоения нескольких несложных правил достаточно надежно разучивать неизвестные им хоралы «самостоятельно, без учителя», то есть прямо «с нот».
Гвидо Ареттинский начал отмечать звуки нотами (от латинского слова «nota» – знак). Ноты — заштрихованные квадратики — размещались на нотном стане, состоящем из четырех параллельных линий. Гвидо использовал красные, черные и желтые линии. Таким образом он создал понятный и наглядный музыкальный алфавит.
Сейчас этих линий пять, и ноты изображают кружочками, но сам принцип, введенный Гвидо, остался без изменений. Нот семь, они образуют октаву. Более высокие ноты изображаются на более высокой линейке.
Ноты нужно было как-то назвать. Чтобы легче было запомнить названия звуков, Гвидо велел своим ученикам-хористам разучивать гимн в честь святого Иоанна-Крестителя.
Этот гимн – прошение к Святому Иоанну, покровителю пения, чтобы он помог голосам певчих, которые будут восхвалять Господа, звучать стройно, красиво и без хрипоты. Дословный перевод: «Чтобы могли воспеть на расслабленных струнах твои чудные деяния, разреши грех оскверненных уст, Святой Иоанне».
Для этой молитвы Гвидо сочинил новую мелодию, в которой каждая последующая стихотворная строчка начиналась на ступень выше предыдущей. А каждый первый слог новой строчки стал названием новой ноты:
«UT queant laxis
REsonare fibris
MIra gestorum
FAmuli tuorum
SOLve polluti
LAbii reatum Sancte Ioannes!»
Вот и получили ноты свое первое название: Ut, Re, Mi, Fa, Sol, La — по начальным слогам первых шести слов молитвы Святому Иоанну.
Почти через пятьсот лет ноту Ут заменили на ноту До (Do), потому что ее легче пропевать, она более благозвучна. Одни ученые считают, что нота Do получила своё название от слова «Dominis» – Господь, а по другой версии, это слово «даю» в переводе с латыни. Некоторые же полагают, что ноту До около1540 года ввел музыкант Дж. Дони, взяв первые буквы своей фамилии.
Позже была добавлена нота Си (Si – или Ti в англоязычных странах). Считается, что она получила свое название от инициалов Святого Иоанна (Sancte Ioanes) и была введена Х. Вальрантом в 1574 году.
Изобретя ноты, Гвидо обучил певчих этой своеобразной азбуке, а также научил их петь по нотам. В современных музыкальных школах это называется сольфеджио. Теперь достаточно было записать нотами всю мессу, и певчие могли уже сами пропеть нужную мелодию. Отпала необходимость учить каждого каждой песне лично – Гвидо должен был только контролировать процесс. В результате время обучения певчих сократилось в пять раз: вместо десяти лет – два года. Квадратные ноты Гвидо Аретинского, размещаемые на четырех линиях нотного стана, оказались самой простой и удобной системой записи музыки, благодаря ей нотная грамота распространилась по всему миру.
Так появился единственный на земле международный язык — язык нот, который ныне понимают все музыканты мира: ДО—РЕ—МИ—ФА—СОЛЬ—ЛЯ—СИ.
Но система буквенного обозначения звуков тоже не ушла в небытие — она применяется до сих пор. Семь нот, составляющие современный музыкальный звукоряд, имеют не только слоговые названия, но и обозначаются с помощью букв латинского алфавита: ля – а, си – h, до – с, ре – d, ми – е, фа – f, соль – g. Эти буквы используются для обозначения тональности и аккордов.
Подробнее
Евангельские чтения:
Лк. 5:1-11
Лк. 6:17-23
Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!
Каждый из стоящих здесь сегодня, и взрослых, и юных, слышал, знает и воспринимает для себя в той степени, в которой может вместить, что Бог Всемогущ. То есть Он может всё, абсолютно всё. Вместе с тем, есть та степень восприятия человеком Божественного всемогущества, которая отличает каждого из нас по тому, насколько человек имеет живую связь с Богом, глубина которой определяется понятием веры. Веры, о которой апостол Иаков написал, что она мертва без дел, а дела веры – это жизнь по Божиему Закону.
Высоту Божиего Закона определяет Сам Бог, а мы, ощущая собственное несовершенство, всякий раз нарушая этот Закон, тем не менее, вступаем на путь постепенного самосовершенствования. И момент нашей готовности идти в эту сторону очень важен, потому что без принятия этого решения человеку трудно начать основательно и серьезно пытаться исполнить Божии заповеди. Это условие постижения Бога, иначе представление о Нём будет искажённым. И хотя Он всегда будет нас любить, но мы не сможем в полноте ощутить всю степень Его любви, дарующей нам то, что всегда содействует ко благу.
Поэтому рассказ о чуде, произошедшем когда-то в Галилейском море с апостолами, уставшими после бесплодных трудов в их профессиональном деле – а они были рыбаками, и, по слову Христа забросив сети в том месте, где не ловится, вытащили много рыбы, – этот пример потому нагляден, что в любой ситуации маленького или большого испытания мы должны понимать, что Бог может всё. Но это всё, вместе с тем, имеет зависимость от того, насколько сильна наша вера. В зависимости от того, как каждый из нас учится этому искусству, мы можем воспринимать происходящее с нами совершенно полярно: одно и то же событие один воспринимает как радость и милость Божию, а другой считает Божиим наказанием.
Как-то у преподобного Варсонофия Оптинского я прочитал рассказ об одном человеке, о котором много слышал и раньше, но финала его жизни не знал. Речь о светлейшем князе Александре Даниловиче Меньшикове, вышедшем из простых людей и ставшем, по меткому замечанию Александра Сергеевича Пушкина, «полудержавным властелином». А потом отбывшем в ссылку в далёкую глухую деревню. И вы знаете, преподобный Варсонофий приводит интересный факт: оказывается, Александр Данилович достиг высокой духовной жизни и был почитаем как святой в той местности, в которой подвизался, не будучи монахом, – просто он жил благочестиво. И когда его спрашивали: «А как Вам здесь – после Петербурга, посла славы, после власти?», то, крестясь, этот бывший вор, обласканный великим Императором, достигший в своей жизни высоты едва-едва отдалённой от царского престола, с радостью говорил: «Благо ми есть, яко смирил мя еси, Господи!».
Так что же это был за человек? Это большой вопрос. Если мы подключим наше земное разумение, то выставим перед ним многочисленные требования, которым следовало бы отвечать. Но если включим духовное рассуждение, то все требования уложатся в единственное пожелание, до которого надо только дорасти. Оно дано нам как ориентир в жизни, и мы находимся на пути к нему – если, конечно, вообще начали это движение.
И вот рассказ о том, что у Бога есть возможность дать каждому из нас в том месте, где ничего нет, множество улова и плодов, он очень утешителен. Ведь Господу ведомо то, что ждёт каждого из нас, ибо главная цель – искать прежде Царствия Божиего и правды Его, а остальное – всё то, что будет нужно – Господь приложит к этому как естественный довесок. Но вот дойти до этого состояния, чтобы сознательно учиться искусству искать Божиего Царства и Его правды, невозможно без добровольного и свободного стремления в ту сторону, где нередко мы с вами оказываемся перед примерами сугубого благочестия, которое в Священном Писании обильно представлено в жизни людей, стремившихся к праведности.
Одним из ярчайших примеров этого движения к правде Божией и к свету является жизнь праотца Авраама. Бог сказал ему безумные с точки зрения формальной логики слова: чтобы он взял своего единственного сына, поднялся в гору, взяв с собою дрова, и там на жертвеннике, сложенном из дров, заклал бы своего сына и принёс его в жертву Богу. Более жестокого и безумного предложения и не представить… А он пошёл. Он, как и мы, был всего лишь человеком, и он переживал и мучился по пути, но он пошёл. Пошёл потому, что слышал не только то, что ему сказано, а то, Кем сказано, осознавая, что если это Бог сказал, то оно будет во благо и на пользу и для него, и для его сына Исаака. И когда Господь убедился, что Авраам готов идти до конца, когда он дошёл до последнего рубежа, до черты, когда уже и сын был связан и положен на дрова, и всё было готово для принесения жертвы, и даже нож был занесён – вот тут Господь останавливает Авраама. Но понять это нормальному человеку невозможно, даже пытаться не стоит, если не войти в другую систему координат – в ту, которая сразу делает человека ненормальным для всего остального мира.
И вот сегодня мы тоже слышали рассказ о ненормальности. В этом месте не ловится! Более того – в этот день не ловилось даже там, где ловится всегда. Всю ночь не ловилось. Представьте: уставшие апостолы, конечно, раздражённые, как и всякий человек, не получивший того, чего искал. А они ведь не просто вышли половить ради себя, ради удовольствия – улов нужно было продать, семьи накормить. И вот такие удручённые мужчины возвращались домой после напрасно проведённой ночи, ничего не поймав. И Бог обращается к ним с тем, чтобы они забросили.
– Это невозможно, здесь не ловится…
Но они забрасывают – и оказываются не в состоянии поднять сеть от количества пойманной рыбы. И тогда Пётр, обращаясь к Богу, говорит о своём недостоинстве. И вот этот очень важный момент сегодняшнего чтения нужно для себя в сердце положить. Ведь никто из нас не достоин Его милости, но, независимо от этого, Он безмерно, абсолютно одинаково – о, чудо! – каждого из нас любит. Но степень Его любви испытать может только тот, кто пытается быть к Нему ближе. Тогда он и сам входит в это состояние, и с другими может им поделиться, отражая Божественную любовь. Преподобный Паисий Святогорец пишет: «Я только старая ржавая консервная банка, на которую падает свет, и я отражаю это солнце даже в своей худости. И в этой малости отражая его, оказывается, кого-то могу согреть – не своим светом, а Божиим». Накормить не своей рыбой, а Божией. Отдать не своё, а Божие, осознавая, что не ты даёшь, а Бог, но через тебя. Накормить, утешить, посетить, поделиться…
К этому искусству призван каждый человек. И чем серьёзнее испытание, посылаемое нам в жизни, тем ближе Бог. Чем страшнее последствия от него, тем острее чувствуется присутствие Христа. Чем опаснее и тревожнее звучат призывы, тем Бог всё больше и больше приближается к человеку, по степени обращения к Нему с нашей стороны, которого Он ожидает, потому что Им победа уже одержана, и каждому из нас уже уготовано место в Небесном Царстве. Но занять его сможет только сумасшедший, готовый идти дальше к безумию. И вот этот посыл, который прозвучал совсем недавно здесь же, в храме, когда мы читали слова из Евангелия: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Мф. 16:24), он и сегодня из этой лодки звучит в наше настоящее. Так интересно, потому что всякий день приближает нас к вечности и даёт ощущение, что Бог близко и что домой скоро.
Мы здесь с вами привязываемся к тому, что есть, а Он нас тревожит:
– Не привязывайся! Ну, поживи немного, попользуйся всем этим, посмотри: Я же о тебе позаботился. Но ты про главную свою квартиру-то не забыл? Про свой небесный дом ты помнишь? Ты к нему идёшь, стремишься? Чтобы ты не привязался к этому, временному, дай-ка Я ещё немного потревожу тебя. Смотри, как всё зыбко, как ненадёжно, как всё тревожно вокруг в этом мире, где про Меня забывают. Но вот со Мною даже в любой буре, даже при плохом улове, при дурной погоде, при больных руководителях, при тебе нездоровом всё равно всё будет хорошо, если ты позовёшь Меня и будешь управлять свою жизнь со Мною вместе. Тогда ни дня, ни ночи, ни утра, ни вечера не будет – будет то самое состояние вечности, которое начнётся уже здесь, сейчас. И ты со Мной встретишься и будешь радоваться этому. Я накормлю тебя, Я дам тебе ощутить, насколько на самом деле безумен этот мир, но Я – Свят и Всемогущ.
Хорошее, удивительное евангельское слово только что мы с вами слышали. Мы живём в потрясающе благодатное время. Какое счастье! Это время невероятных возможностей и глубокой радости от того, что мы можем ощутить себя в значительной степени зависимыми от Того Небесного Отца, про Которого часто забываем, не осознавая своего недостоинства даже в Его присутствии. Помните, как у классика: «Перед кем стоишь?!». Но Бог-то не этого желает, а того, чтобы ты осознал, кто ты при Его величии. Он-то спустился с Неба, чтобы, опустившись перед тобою на колени, умыть тебе ног, но ты-то сам где? Ты Ему чем-то подобным отвечаешь? Ты Ему доверяешь? Или только тогда, когда чувствуешь, что тебе очень хорошо в своей скорлупе? Так всё хорошо стало – есть, что терять. Так удобно, так комфортно, что всё другое кажется странным, страшным… Но Он же манной небесной питал в пустыне Свой народ – это же было. Или это закончилось? Нет. Оно всегда есть, просто ты слишком далеко отошёл от этой манны, сам себя пытаешься кормить, но на Его харчи всё равно взираешь.
Какое замечательное евангельское чтение в удивительно благодатное время нашей жизни. Оно такое интересное, оно такое назидательное, перспективное – и, вместе с тем, солнечное. Давайте это заметим, давайте внимание на это обратим и порадуемся тому, что мы Богом любимы, что Он уже забросил сети в сердце каждого из нас. И там такой улов! Там такая рыба! И даже можно поднять её, но сил вытащить её не хватит – придётся делиться с окружающими. Хотя это непросто, но пытаться надо. Аминь.
Источник