До конца до тихого креста ноты

До конца до тихого креста ноты

ДО КОНЦА

Музыка Александра Матюхина
Слова Николая Рубцова

До конца,
До тихого креста
Пусть душа
Останется чиста!
Перед этой
Желтой, захолустной
Стороной березовой
Моей,
Перед жнивой
Пасмурной и грустной
В дни осенних
Горестных дождей,
Перед этим
Строгим сельсоветом,
Перед этим
Садом у моста,
Перед всем
Старинным белым светом
Я клянусь:
Душа моя чиста.

Пусть она
Останется чиста
До конца,
До смертного креста!

Из репертуара Александра Матюхина.

Антология СЂСѓСЃСЃРєРѕР№ песни / РЎРѕСЃС‚., предисл. Рё коммент. Виктора Калугина. — Рњ.: Изд-РІРѕ Р­РєСЃРјРѕ, 2005.

Николай Рубцов (1936-1971)

Источник

До конца до тихого креста ноты

Николай Рубцов родился 3 января 1936 года в городе Емецке Архангельской области в простой семье. Его отец — Михаил Андрианович — работал в местном леспромхозе. Мать — Александра Михайловна — была домохозяйкой. В семье Рубцовых было пятеро детей: три дочери и два сына. На момент рождения Николай был пятым, самым младшим ребенком в семье (чуть позже родился еще один мальчик — Борис). Шестилетняя Галя — сестра Николая, помнила, как встречали маму из роддома. Колю нёс папа, Надя, старшая сестра Коли, в ожидании радостного события готовила в доме встречу. Запомнила Галя глаза братика, светящиеся, как звёзды. Очень многие впоследствии отмечали, что они «светились», «горели», «сверкали», были тёмно-карими… А учительница литературы и вовсе сказала о глазах Рубцова — «как смородина, омытая дождём. »

Рубцов очень рано остался сиротой — мать мальчика умерла, отец ушел на фронт. Единственная фотография матери хранилась у Галины, но была утрачена. Галина Михайловна вспоминала, как хороша, как красива была на этой фотографии мама. Александра Михайловна с большой нежностью и теплотой относилась к сыну. С сердечной болью и бесконечной любовью поэт вспоминал недолгое своё счастье рядом с мамой:

Оставшись без попечения взрослых, шестилетний Коля Рубцов попал в дошкольный детский дом. Голодное время ударило по всем, но детям-сиротам пришлось особенно тяжело: кусочек хлеба весом в 50 граммов и тарелка супа в день — вот и весь детдомовский рацион. Иногда они собирали на поле турнепс и пекли его на костре. По воспоминаниям товарищей по детдому, Коля был мальчиком ласковым и очень ранимым. Прекрасно учился. Обычно под Новый год отличникам давали по два подарка, ему же однажды дали только один. «Мне два», — сказал он воспитательнице, выдававшей подарки. «Хватит с тебя и одного!» — ответила та. Он никогда не умел защищаться, так и ушел с одним, но долго плакал от обиды — обиды очень сильной, даже спустя годы не позабытой.

В детском доме поддерживала единственная надежда, что вернется с фронта отец и заберет его домой. Отец, к счастью, вернулся с фронта живым, но завел новую семью, где появилось три сына. Детей от первого брака, по одним сведениям, он забыл, по другим — возвращению их в семью препятствовала новая супруга отца. А Колю по возвращению с фронта отец искал, но в детском доме ему сказали, что Коля сбежал ещё в 1942 году. Поиски были прекращены. В двадцать лет Николай нашел своего отца, однако встреча не принесла радости ни отцу, ни сыну: отец не признал своего взрослого сына, а сын так и не смог простить отцовского малодушия.

В четырнадцать лет после окончания семилетки Коля предпринял попытку поступить в рижское мореходное училище, но его не взяли по возрасту. Мечта выходить в бескрайние морские просторы осуществилась во время службы матросом на тральщике «Архангельск», а позже — во время службы на Северном флоте. Именно там появились первые стихотворения Николая Рубцова.

Вся его жизнь связана с Вологодчиной, с селом Никольское Вологодской области — Николой, как ласково называл его поэт.

По натуре Николай Рубцов был человеком с неустроенным бытом, порой скитался по вокзалам, общежитиям, голодный, в драном пальто, в прохудившемся шарфике, без копейки в кармане. Но при этом — щедрым и участливым. Сестра Галина вспоминала, как у брата появилось новое демисезонное пальто. Через время смотрит — он опять в старом. На вопрос о том, куда делось новое пальто, Рубцов ответил, что отдал его товарищу, у которого и вовсе никакого пальто не было. «Можно было отдать старое!» — воскликнула сестра, на что получила возражение действительно в рубцовском духе: «Разве можно дарить старое?»

В молодости поэт успел поработать на Кировском заводе в Ленинграде, поучаствовать в литературном объединении «Кировец», напечататься в коллективных поэтических сборниках, проникнуться поэзией настолько, что сумел поступить в Литературный институт в Москве. Ему 26, появляется семья, рождается дочь. А спустя ещё год тиражом в 5 тысяч экземпляров выходит первая книга «Волны и скалы». Стихи Рубцова попадают на страницы журнала «Октябрь» и получают признание читателей. Кто-то из собратьев по перу считает его бездарностью, кто-то — «поэтом средних возможностей», и мало кто — будущей надеждой русской поэзии.

Взрывной характер Рубцова, его обострённое чувство справедливости часто играли с ним злую шутку. Отчисление с дневного отделения Литинститута за выходку на концерте в ЦДЛ, что означало лишение общежития, множество случаев пьяных дебошей, заканчивающихся неприятностями, непонимание со стороны руководства института, которое, разбираясь в происшествиях, часто признавало правоту поэта, подрывали здоровье и нервную систему. Он уезжал на Вологодчину, пытался наладить семейную жизнь, но оставался в глазах тёщи тунеядцем и пьяницей. Это, возможно, стало причиной разрыва с женой. И всё-таки… Он не сдавался, ездил по стране, выпустил книгу «Звезда полей», окончил институт, вступил в Союз Писателей, обзавёлся однокомнатной квартирой.

Возраст Христа — 33 года, оказалось, становится поворотным в судьбе — роковая страсть к Людмиле Дербиной накладывает отпечаток на всю дальнейшую жизнь и трагическую гибель поэта. Расчётливая и практичная дамочка окрутила поэта и, несмотря на постоянные ссоры, убедила зарегистрировать брак. Это было накануне Крещения…

«Я умру в Крещенские морозы, Я умру, когда трещат берёзы. » — как будто прорицание, злой рок, провидение, коснувшееся поэта в тот день, когда выпущенный им в окно бумажный самолётик погиб под порывами налетевшего ветра… А ведь в жизни поэта была любимая девушка Таня Агафонова, ещё до женитьбы, которую он называл «Мой идеал!», чей портрет в рамке то ставил на свою тумбочку, то вновь куда-то прятал… Первая любовь, в которой надежда соединялась со страданиями, радость — с переживаниями, и всё это сливалось в стихотворных признаниях…

. Они встретились спустя многие годы — счастливая в семейной жизни Татьяна Ивановна Агафонова и знаменитый на всю страну поэт Николай Рубцов, чья жизнь была непростой и наполненной страданиями из-за неразделённой любви, как говорили некоторые мемуаристы — «Женщины, окружавшие Рубцова, не поняли и не откликнулись на любовь поэта!» Встретились и… разошлись, расставшись уже навсегда. До этой встречи она никогда не читала его стихов, но однажды, взяв в руки невзрачный библиотечный томик, всю ночь проплакала навзрыд. Оттого, что прошла мимо большой любви, и оттого, что причинила большие страдания этому необыкновенному человеку.

Он умел писать о любви, и каждая женщина, которая когда-либо любила, непременно отнесёт на свой счёт прекрасный гимн любви — «В минуты музыки печальной. »

Кто знает, сложись всё иначе — не было бы рокового дня 18 февраля 1971 года, когда трагически оборвалась жизнь поэта. В порыве гнева несостоявшаяся жена Дербина ввязалась в драку с приревновавшим её Николаем, итогом которой явилась смерть поэта от удушья. Дербина не просто задушила человека, в лице Рубцова она задушила русское слово, прекрасную Музу, тонкоголосую Лиру, равных которым ещё многие годы не было и не могло быть в поэтическом литературном мире.

Николай Рубцов пришёл к нам из Золотого века, поэт «божьей милостью», выросший из стихии русского бытия. Его любовь к Родине была похожа на любовь к Родине Тютчева, чей томик стихов он неизменно носил в кармане. Родина для Николая Рубцова была в каждом листике осеннего леса и в каждой травинке весеннего луга, в каждой капельке родниковой воды и в терпкой лесной ягоде, в белом облаке и водной глади озера, в певчей птичке и смехе ребёнка. Он не просто любил Землю, на которой родился и вырос, он жил всем тем, что соединяет в себе слово Родина.

А про любовь — необычайно трогательно, восхищённо, страстно!

Не обделил поэт своим поэтическим вниманием и детей, для которых написаны искренние, весёлые, трогательные и правдоподобные зарисовки. Про воробышка, радующегося найденному зёрнышку, про жеребёночка, скачущего вместе с ребятнёй на лугу, про птенчика, который выпал из ласточкиного гнезда, и погиб. И даже про ворону, сидящую на заборе и страдающую от холода и голода.

Наследие поэта — не только стихи, но и песни, самой раскрученной из которых стала песня на музыку Александра Барыкина «Букет». История возникновения стихов очень трогательна. Четырнадцатилетняя девушка шла домой через лес, и вдруг её обогнал велосипедист, в руках которого был букет полевых цветов. Поравнявшись с девушкой, он остановил велосипед и неожиданно вручил ей букет — первый в её жизни, полученный в дар от мужчины! Взглянув в глаза молодого человека, она заворожённо не могла отвести от него взгляда, а глаза как будто говорили что-то, безмолвно и загадочно. Велосипедист рванул с места так же неожиданно, как и появился. Наутро в своём почтовом ящике девушка нашла письмо со стихами, подписанными коротко «Рубцов».

Впоследствии он несколько усовершенствовал текст, его мы и знаем по песне А.Барыкина.

На мемориале поэта Николая Рубцова с его барельефом на мраморной плите выбиты слова «Россия, Русь! Храни себя, храни!» Они как завещание всем нам — любить и беречь свою Родину «до конца, до тихого креста!»

Валентин Распутин сказал: « Чудный изныв русской души по Родине вслед за Есениным пропел Рубцов . Но не повторил , а извлёк в небывалом доселе звуке и чувстве , в которых радость и боль , близкое и далёкое , н ебесное и земное существуют настолько слитно , будто это одно и то же есть !»

Источник

Николай Рубцов

Рубцов Николай Михайлович (1936–1971) – поэт. Родился в тот самый год, когда начались аресты последних, еще остававшихся в живых поэтов из ближайшего круга Есенина, – Николая Клюева, Сергея Клычкова, Ивана Приблудного, Василия Наседкина, самого талантливого ученика Сергея Клычкова Павла Васильева, которого стали называть «вторым Есениным». А открывается этот расстрельны1й список новокрестьянских поэтов именем его земляка Алексея Ганина, которым уже в 1924 году первым сказал об уничтожении не просто крестьянской, а именно христианской России. Все они были вырублены под корень, чтобы не осталось ни одного живого побега, никто больше не стал на Руси «вторым Есениным». Но такой росток появился на свет. Ровно через тридцать лет после того, как прозвучали бухаринские слова о «хорошеньком залпе» по есенинщине, томик стихов запрещенного ранее Есенина в матросском кубрике на Северном флоте откроет двадцатилетний Николай Рубцов. К тому времени он уже начал писать стихи, но как все – под Маяковского. Маяковизации в поэзии, как и коллективизации в деревне, не удалось избежать почти никому. Рубцов тоже усвоил этот чеканным шаг:

Забрызгана крупно и рубка и рында.

Вполне мог блеснуть и своими «звуковыми миниатюрами» (ранний Фет тоже любил подобные, как он выражался, «загогулины»), и другими атрибутами из того же самого поэтического арсенала, с помощью которого не одно поколение поэтов училось как делать стихи, не подозревая, что это начало конца. Он вполне мог прославиться, мы бы узнали имя Рубцова, но совсем другого Рубцова, которым никогда бы не смог написать: «Россия, Русь, храни себя, храни. », никогда бы не выполнил в своих стихах этот молитвенный завет.

В 1962 году, уже после «Видения на холме», определившего его собственным рубцовский путь в поэзии, он напишет о Есенине:

Это муза не прошлого дня.

С ней люблю, негодую и плачу.

Много значит она для меня,

Если сам я хоть что-нибудь значу.

Рубцов был не первым и не единственным, кто в 60-е годы XX века преодолел роковое влияние Маяковского. «Тихая лирика» его времени – это целая плеяда поэтов, вернувшихся, по сути своей, к тем же самым принципам «чистого искусства», которые в 60-е годы XIX века Афанасий Фет, Апухтин, Аполлон Майков противопоставили «дидактизму» (так они называли идеологический диктат) поэзии «гнева и печали» Некрасова и «некрасовской школы!». Критики и пародисты! того времени вдоволь поизгалялись над мотыльковой поэзией приверженцев Фета, их фетишизме. Приверженцев «тихой лирики» ждала та же участь поэтов-маргиналов, известные только в узком кругу своих читателей. Но уже тогда выдающийся композитор XX века Георгий Свиридов запишет в дневнике: «Весьма возможно, что истинную ценность будут иметь те творцы! (т.е. их сочинения), которые как-то отвергнуты средой, но не по признаку „левизны», а по какому-то иному. Например, Николай Рубцов. Это совсем не случайное явление нашей жизни, не случайная биография и судьба».

Георгий Свиридов продолжит эту мысль и в другой записи: «Николай Рубцов – тихий голос великого народа потаенный, глубокий, скрытый».

В этих свиридовских словах, пожалуй, наиболее точно выражено самое главное в поэзии Рубцова – ее сакральность, тот потаенный, скрытый смысл, в котором дольный мир соприкасается с горним.

В горнице моей светло.

Это от ночной звезды.

Матушка возьмет ведро,

Молча принесет воды.

В этом рубцовском шедевре запечатлен самый сокровенный миг, ради которого в пушкинской «Молитве»:

Отцы пустынники и жены непорочны,

Чтоб сердцем возлетать во области заочны,

Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,

Сложили множество Божественных молитв.

Рубцовское стихотворение «В горнице моей светло», как и пушкинское «Отцы пустынники» и лермонтовское «Выхожу один я на дорогу», принадлежат к числу таких Божественных молитв. Отсюда их молитвенная тишина. Лермонтовская:

Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,

И звезда с звездою говорит.

Тихая моя родина!

Ивы, река, соловьи.

Мать моя здесь похоронена

В детские годы мои.

Есенинская Русь – уходящая; рубцовская – ушедшая. Оставшаяся символом потерянного Рая, исчезнувшей Атлантиды, затонувшего града Китежа:

О вид смиренный и родной!

Березы, избы по буграм

И, отраженный глубиной

Как сон столетий, Божий храм.

Рубцов – сакральный поэт. И в этом он сравним только с Есениным. Чем, кстати говоря, можно объяснить и сам факт их необыкновенной популярности, независимой от каких-либо внешних причин. Государственная идеология, при всей своей невиданной мощи, оказалась безсильной вычеркнуть имя Есенина из памяти народа. Все остальное ей было под силу – изъять из учебников литературы, из библиотек, оставив лишь идеологический ярлык есененщины. И точно так же никакие СМИ, при всех их невиданных возможностях в создании или замалчивании литературных имен, не имеют никакого отношения к раскрутке имени Рубцова.

Причина одна. Ее и имел в виду Георгий Свиридов, когда писал о тихом голосе великого народа, потаенном, глубоком, скрытом. Размышляя об озарениях Мусоргского, которые для многих его современников были мусором, Свиридов запишет: «Гениальная строка поэзии Николая Рубцова: „О чем писать? На то не наша воля!»»

Источник