Франсиско Гойя. Картины с названиями и описанием
Гойя Франсиско (1746-1828)
«Портрет Франсиско де Гойя» 1826 год
Автор: Висент Лопес Портанья
Размер: Высота: 94 см (37 дюймов) Ширина: 78 см (30,7 дюйма)
Материал: холст, масло
Где находится: Национальный музей Прадо, Мадрид
Биография, картины
Франсиско Хосе де Гойя-и-Лусьентес (исп. Francisco Jose de Goya y Lucientes; 30 марта 1746, Фуэндетодос, близ Сарагосы — 16 апреля 1828, Бордо) — испанский художник и гравёр, один из первых и наиболее ярких мастеров изобразительного искусства эпохи романтизма.
Франсиско Гойя Лусьентес родился в 1746 году в Сарагосе, столице Арагона, в семье среднего достатка. Его отец — Хосе Гойя. Мать — Грасиа Лусьентес — дочь бедного арагонского идальго. Через несколько месяцев после рождения Франсиско семья переехала в деревеньку Фуендетодос, находившуюся в 40 км к югу от Сарагосы, где они и прожили до 1749 года (по другим сведениям — до 1760-го), покуда ремонтировался их городской дом. Франсиско был младшим из трёх братьев: Камилло, старший, стал впоследствии священником, средний, Томас пошёл по стопам отца. Хосе Гойя был известным мастером по золочению, которому даже каноники собора Базилика-де-Нуэстра-Сеньора-дель-Пилар поручают проверку качества позолоты всех изваяний, над которыми тогда трудились арагонские мастера, реконструировавшие собор . Образование все братья получили довольно поверхностное, Франсиско Гойя всегда будет писать с ошибками. В Сарагосе юный Франсиско был отдан в мастерскую художника Лусана-и-Мартинеса. В конце 1763 года Франсиско принимает участие в конкурсе на лучшую живописную копию гипсового Силена, но 15 января 1764 года за него не подали ни одного голоса. Гойя ненавидит слепки, он признается в этом намного позже. В 1766 году Гойя попадает в Мадрид и здесь его ждёт новый провал на конкурсе в Академии Сан-Фернандо. Сюжеты для конкурсных работ связаны с великодушием короля Альфонсо X Мудрого и подвигами национальных героев-воинов XVI века. Эти сюжеты не вдохновляют Гойю. Ко всему прочему, Франсиско Байеу, другой молодой живописец из Сарагосы и член жюри конкурса, является сторонником взвешенных форм и академической живописи, не признающим фантазии молодого Гойи . Первую же премию получает младший брат Байеу, 20-летний Рамон… В Мадриде Гойя знакомится с работами придворных художников, совершенствует своё мастерство.
Между июлем 1766 года и апрелем 1771 года жизнь Франсиско в Риме остается загадкой. Согласно статье русского искусствоведа А. И. Сомова, в Италии художник «занимался не столько живописными работами и копированием итальянских мастеров, сколько наглядным изучением их средств и манеры» . Весной 1771 года он участвует в конкурсе Пармской академии на картину по античной теме, называя себя римлянином и учеником Байеу. Правящим принцем Пармы в то время являлся Филипп Бурбон-Парм, брат испанского короля Карла III. 27 июня единственная премия присвоена Паоло Борони (фр.)русск. за «тонкий изящный колорит», тогда как Гойю упрекают за «резкие тона», зато признаётся «грандиозный характер выписанной им фигуры Ганнибала» . Он удостаивается второй премии Пармской Академии художеств, получив 6 голосов.
Капитул церкви дель-Пилар обращает внимание на молодого художника, возможно из-за его пребывания в Риме, и Гойя возвращается в Сарагосу. Ему предложено выполнить эскизы для плафона капеллы архитектора Вентуры Родригеса (исп.)русск. на тему «Поклонение имени Бога». В начале ноября 1771 года капитул одобряет предложенную Гойей пробную фреску и поручает ему заказ. Тем более, что новичок Гойя согласен на сумму 15?000 реалов, в то время как более опытный Антонио Гонсалес Веласкес (исп.)русск. запрашивает 25000 реалов за ту же работу . 1 июля 1772 года Гойя заканчивает роспись, его работа вызывает у капитула восхищение ещё на стадии представления эскиза. В результате Гойя приглашен расписать ораторий дворца Собрадиэль, ему также стал покровительствовать знатный арагонец Рамон Пиньятелли (исп.)русск., чей портрет он напишет в 1791 году. Благодаря Мануэлю Байеу, Франсиско приглашается в картезианский монастырь Аула Деи, вблизи Сарагосы, где он в течение двух лет (1772—1774 годах) создаёт 11 больших композиций на темы из жизни Св. Девы Марии. Из которых сохранились только семь, и те испорчены реставрационными работами.
Франсиско Байеу познакомил Гойю со своей сестрой Хосефой, от которой тот был в восторге и вскоре соблазнил её. В июле 1773 году Гойе пришлось жениться на ней, когда она была на пятом месяце беременности. Свадьба состоялась в Мадриде. Ему в это время — 27 лет, а Хосефе — 26. Свою жену Франсиско называет «Пепой» . Через четыре месяца родился мальчик, которого назвали Эусебио, он прожил недолго и вскоре умер. Всего Хосефа родила пять (по разным данным и больше) детей, из которых выжил лишь один мальчик по имени Хавьер — Франсиско Хавьер Педро (1784—1854) — который стал художником. Как только Гойе стали доступны встречи с придворными аристократками, Хосефа была тут же им практически забыта. Хотя Гойя оставался с ней в браке вплоть до её смерти в 1812 году. Гойя написал только один её портрет.
В 1775 году Гойя окончательно обосновался в Мадриде у своего шурина Франсиско Байеу, и работал у него в мастерской. Байеу был тогда официальным придворным художником короля Карла III.
Источник
Каэтана и Гойя
(Сравнительный анализ сплетен, слухов и домыслов, возникавших при их жизни и возникающих по сей день, приправленный, к тому же, собственными домыслами)
«О прекрасном написано слишком много.
Вот почему я написал немного еще.»
Сомерсет Моэм.
Мария дель Пилар Тереса Каэтана, последняя в знаменитом кастильском роду Альба – бесспорно одна из самых ярких личностей в истории Испании ХVIII века. И это притом, что для самой истории она ровным счетом ничего не сделала. Почти ничего не сделала герцогиня и для культуры Испании, если исключить, что некоторое время вдохновляла одного из величайших живописцев. О ней много и ярко писали при жизни и еще больше через много лет после загадочной ее смерти. Каэтану окружало столько легенд, что восстановить истинный портрет, едва ли возможно. Но когда фактов почти нет, можно попытаться строить его из легенд, тем более, что весьма маститые исследователи склонны считать историческим материалом (хотя и с серьезными оговорками) даже сказки. Попытаемся и мы. Не отвергая ни одну из легенд, а лишь указывая на несоответствия.
К примеру: «Её отец почитывал Вольтера, других энциклопедистов и был, что называется, либералом, сторонником прогрессивных реформ. Эти идеи впитала и дочь…» Это несколько странно, поскольку: «в восемь лет малышка потеряла отца». Конечно, в те времена дети взрослели быстрее, но, все же, это как-то чересчур. Мне могут возразить: если отец «почитывал» — остались книги. Воля ваша, но то, что она ребенком «впитала» это идеи непосредственно из книг, мне кажется преувеличением.
Да и впитала ли? «Ее кумиром был 3-й герцог Альба, знаменитый в Европе своей жестокостью, его именем в Нидерландах и Португалии пугали детей, называя его «кровавый Альба»».
То, что в тринадцать лет родственники выдали ее замуж за маркиза Вильяфранка, известно, разумеется, точно, но о ее муже не известно почти ничего.
Некоторые аттестуют его как человека утонченного, некоторые как мрачного. Думается, среди мужских портретов этот у Гойи самый одухотворенный. И это совсем не потому, что в руках он держит тетрадь с нотами Гайдна. Но кто теперь знает, каким был маркиз на самом деле? Одни полагают, что детей у супругов не было по его вине, другие винят в этом герцогиню. Сколько-нибудь уверенно можно сказать лишь то, что в жизни Каэтаны маркиз не играл почти никакой роли.
И вот еще: «Но она была… женщиной и вскоре поняла, что в ее руках есть более сильное оружие и с его помощью она может покорять мир. Ведь даже сильные и умные мужчины бессильны перед женской красотой».
С последним трудно спорить. Но возникает вопрос – что же на деле покорила она, кроме «сильных и умных мужчин», среди которых были и те, что, как говорится, «вершили историю»? Ничего. Но такое покорение едва ли можно назвать «покорением мира». Зато уж в этом она преуспела: «к двадцати Каэтана стала самой известной женщиной в Испании, и вся Испания следила за ее любовными приключениями».
Как за этим могла следить «вся Испания», в те времена — неясно, но что касается Мадрида, то в этом сомневаться не приходится. «Ее поведение не раз становилось предметом ожесточенных споров. Она была молода, прекрасна, высокомерна и сентиментальна — дьявольская смесь, густо замешанная на испанском темпераменте, чувственности, склонности к наслаждениям».
Еще пишут, что «она любила корриду, проводила время в кабаках, танцевала народные танцы, носила простые платья, общалась с народом». Вот, пожалуй, единственный ее вклад в историю. А именно в историю моды. Бытует мнение, что это был протест против французского давления на Испанию и «она выбросила модные французские платья и оделась как девушка из народа». Это стало модой и среди знати, которая опасалась напрямую конфликтовать с французами и даже среди немногочисленных испанских интеллектуалов, которым были по сердцу идеи французской революции. Но мода приходит и уходит, а вот ее «хождение в народ», возможно, оставило куда более заметный след, повлияв на Гойю. Считается, что он первый стал пристально вглядываться в людей из низов общества.
Но была ли герцогиня «близка к народу»? «Каэтана была не менее гордой, чем королева, и позволяла себе столь же дорогостоящие причуды. Несмотря на это, народ относился к ней с симпатией». Да еще с какой! Она так щедро раздавала милостыню. Это, пожалуй, и все, что она «впитала» из прогрессивных идеалов. Но переставала ли она сохранять дистанцию? Никогда! Даже в приписываемой ей фразе: «Мои предки распоряжались тысячами жизней. Я могу распорядиться только своей. Я – Альба» — проглядывает безмерная спесь.
Сочувствовала она хоть кому-нибудь? Сомнительно. Рассказывают, что она, «встретившись на прогулке с молодым семинаристом, притворилась бедной девушкой и попросила отвести ее в кафе, где заказала такое количество блюд, что студент не смог расплатиться с хозяином. По ее коварной подсказке хозяин кафе заставил молодого человека оставить в залог свои штаны. Однако и это не остудило пыла ее нового обожателя, и на следующий день он отважился навестить герцогиню в ее дворце. Уверенный, что его знакомая – простая служанка, он самоуверенно появился перед ней и вдруг оказался посреди блестящего общества, где при всеобщем ликовании и его немалом смущении было поведано со всеми подробностями о его недавнем приключении».
«В ней поражали живость, подвижность и веселье», — вспоминала о юных годах ее подруга. «Однажды, зайдя к ней, я застала ее совершенно голой. – Если тебя это смущает, — заметила герцогиня, — я могу прикрыться кудрями.»
Ее проделки (и это в католической Испании!) бывали на грани кощунства.
Может она относилась с теплотой и уважением хотя бы к людям своего круга? Ничуть не бывало. Она брала, что хотела, и делала, что хотела, ничуть не задумываясь. Лишь только ей заблагорассудилось, она отбила любовника у самой королевы, дона Мануэля Годоя. Королева, которая правила не только королем, но и всей Испанией, была настолько без ума от Годоя, что быстро его простила. Каэтана же поплатилась за свою прихоть изгнаньем. Правда, некоторые полагают, что она «удалилась от света», чтоб хотя бы формально соблюсти траур по мужу, в смерти которого молва обвиняла ее. Было ее «сердце разбито» разлукой с Годоем? Ничуть. В Санлукарское изгнанье она прихватила Гойю.
Не задолго до этого, Гойя перенес тяжелую болезнь (по мнению многих – сифилис). На время ослеп, был частично парализован и навсегда остался глухим. Постепенно здоровье Гойи улучшилось, он вернулся к работе.
Гойя был придворным живописцем и просто обязан был появляться при дворе. А там совершенно невозможно было «не заметить» герцогиню. Один из современников писал о ней так: «Нет в мире более прекрасной женщины. Когда она идет по улице, все смотрят только на нее. Даже дети перестают играть, чтобы полюбоваться ею».
Летом 1795 года Каэтана заглянула к художнику в студию, а чуть позже Гойя уже восторженно признавался одному из своих друзей: «Теперь я, наконец, знаю, что значит жить…Я порой так взволнован, что не могу сам себя переносить. С трудом я немного успокоюсь, чтобы опять взяться за работу».
Не исключено, что гордая герцогиня некоторое время отвечала ему взаимностью. Чем объяснялась ее любовь к глухому, склонному к депрессиям немолодому придворному художнику, сказать сложно. Возможно, это было лишь эксцентричным желанием лишний раз испробовать свои чары. А может, причиной страсти стало восхищение талантом Гойи? Едва ли, скорей уж общая страсть к корриде. Любовь к герцогини к тореадорам отмечали многие, а Гойя, по слухам, не раз участвовал в «народной» корриде.
На первом, из своих знаменитых портретов, она одета еще по парижской моде.
На браслете — инициалы Гойи.
Нет никаких свидетельств о том, сколь серьезно герцогиня с Гойей соблюдали траур в Санлукаре. Но одно известно доподлинно – он много и увлеченно ее рисовал. Часто обнаженную. 
Альба милостиво позволила Гойе сохранить эти рисунки. Но была ли она ими восхищена? Едва ли. Она лишь позволяла Гойе восхищаться ею. На одном из них она написала: «Хранить такое — просто безумие. Впрочем, каждому свое».
Когда они вернулись в Мадрид, Альба на некоторое время оставила Гойю и стала жить с генерал-лейтенантом доном Антонио Корнелем. Гойя, уязвленный и оскорбленный, написал три картины, изображающих ветреность Альбы. На одной из них она была показана с двумя лицами.
В 1799 году Альба опять вернулась к Гойе. Именно в эту пору он создал, пожалуй, две самые знаменитые свои работы — «Маха одетая» и «Маха обнаженная».
Как тут не заключить, что именно Альба позировала для обеих! Картина с изображением обнаженной герцогини была, по словам Андре Мальро (а он не сомневался в том, что изображена именно герцогиня), одной из первых картин подобного рода, которая оказалась «эротической, а не просто сладострастной». Возможно, во французском языке эти понятия можно разделить, в русском их различает скорее не смысл, а благозвучность.
По Фейхтвангеру именно герцогиня способна была бросить такой вызов обществу и предстать на картине обнаженной перед зрителями. Гойю за подобное могли заточить в тюрьму как еретика и святотатца. Но чего не сделаешь из-за любви!
Впрочем, это по Фейхтвангеру. Нынче эту легенду оспаривают многие.
Считают, что обе картины герцогиня оставила у себя, и они находились в ее в будуаре до самой смерти Каэтаны. Это несколько не вяжется с тем, что заказаны картины были доном Мануэлем Годоем. Именно из описанного имущества павшего фаворита эти картины и попали в казенные собрания. Хотя Каэтана и сохраняла немалое влияние на Годоя, но к тому времени, когда картины были заказаны она, по-видимому, уже была любовницей не Годоя, а Гойи. Сердцем дона Мануэля, к тому времени владела Пепа (Хосефа) Тудо, вдова флотского офицера, после гибели которого она стала содержанкой адмирала де Массаредо. Гойя сблизился с Пепой, когда писал ее портрет для адмирала. Однажды всесильный дон Мануэль увидел этот портрет Пепы. Она стала его возлюбленной, а впоследствии и женой. Разумно предположить, что дон Мануэль не стал бы заказывать портреты прежней любовницы и тем более дарить их ей. Тем более, что сам он был страстным коллекционером. По утверждению В.Н. Прокофьева «не существует никаких документов, которые подтверждали бы, что у двойной картины был еще какой-либо хозяин помимо ”князя мира”».
Домыслов на этот счет масса. Есть даже версия, что “«Маха» – месть отвергнутого мастера, которому изменила непостоянная красавица, за что ее черты были приданы какой-то (наверняка невысокородной) девице. “
Убежденным противником любовной версии был Александр Бенуа. Он полагал, что на полотнах с махами изображена одна из многочисленных пассий Годоя. Но в те времена, еще не было известно о существовании второго, ныне самого знаменитого, портрета Каэтаны в национальном испанском наряде А, ведь именно этот портрет служит главным доводом сторонников этой версии.
На кольцах, надетых на ее правой руке, можно прочитать выгравированные имена Альба и Гойя. После реставрационных работ, проведенных уже в конце 60-х годов двадцатого века, на песке стала видна не только подпись «Гойя», но и вся надпись целиком: «Только Гойя». Не известно сделана надпись по желанию Каэтаны или вопреки ему. Известно лишь, что полотно художник не выставлял, и что оно хранилось в доме Гойи до конца его жизни. Так что, скорее всего, надпись была скрыта самим художником. Но с какой целью? Ее можно было бы принять за обычный панегирик, что нередко появлялись на картинах того времени и восхваляли мастерство живописцев. Но уж если надпись пытались скрыть, то она может иметь и другой, потаенный, смысл. Вопрос — какой? Уж слишком сильно жест герцогини напоминает тот, каким собеседнику указывают его место. И место это у ног Каэтаны.
Художник передал в портрете «не только обаяние ее красоты, хрупкость и грацию фигуры…, пышные черные кудри, но и не стал скрывать своеобразие ее характера – капризность, черты своеволия и независимости, а иногда – веселой шаловливости». Путь так – всякому вольно видеть в картине все, что его душе угодно. Но можно на портрет взглянуть и иначе. На нем, как впрочем, и на первом портрете, блистательная женщина, точно марионетками игравшая всеми, кто ее окружал, сама разительно напоминает куклу. «Гойя любит эту прекрасную и благородную синьору, но все же чувствует ее далекой, стоящей как-то вне жизни; она — кукла, чрезвычайно драгоценная, но живущая вне мира людей».
Забавная деталь. На правом виске герцогини – темное пятно . На первом портрете, написанном двумя годами раньше, пятна нет. Но там и лицо повернуто больше вправо..
На парадном портрете Карла IV с семьей ( На этом лице, на том же самом месте мы видим точно такое же пятно, что у герцогини Альба.
По мнению искусствоведов, супругов Хаген, «для тех, кто знает, как это прочесть» пятно на лице Каэтаны символизирует страсть. Возможно, именно «символизирует», поскольку не вполне ясно родимое это пятно, или макияж. Что же касается пятна Марии Хосефы, то едва ли кто-то заподозрит, что старушка прибегла к столь грубой косметике. Странно было бы это и для эксцентричной Каэтаны. Но пятно есть.
Если бы на лице первейшей красавицы, которое подвергалось самому пристальному вниманию, было родимое пятно такого размера, о нем упомянули бы и не раз, хотя бы недруги. В те поры безукоризненную чистоту лица уже не почитали непременным свойством красавиц. Напротив, модницы превосходно знали, что небольшое пятнышко придает обаяние. Со средины XVII века в моду вошли знаменитые мушки. Всякая мушка имела свое имя: la baiseuse — в углу рта, la galante — на щеке… «Для тех, кто знает, как это прочесть», мушка в углу глаза читалась — la passionee. Наверняка мушкам случалось украшать и лицо герцогини.
Это нагромождение домыслов хочется завершить еще одним: художник, взбешенный изменами герцогини, дописал ей вместо мушки точно такое пятно как у Марии Хосефы. И пятно это должно было означать, что подлинной страсти в Каэтане не больше чем в инфанте. Он не собирался продавать портрет. Любовь его нередко переходила в ненависть, но не умирала. Когда же умерла герцогиня, он отложил все дела и принялся за проект ее усыпальницы.
Роман Гойи с герцогиней Альба был краток; однако, во многих женских персонажах «Капричос» несложно угадать ее чарующе-порочную натуру. «Ложная мечта и непостоянство» — слова, написанные художником под одним из неопубликованных офортов, звучат печальной эпитафией. «У нее тридцать четыре имени и тысяча лиц»
Под одним из самых известных листов Капричос — «Они взлетели»
Более точно название листа: «Volaverunt» можно перевести как «вознесение», но тогда оно приобретает кощунственный оттенок. Дотошные исследователи распознали в «ведьмах» знаменитых тореадоров того времени (поименно!), а ведь именно тореадорам было легче всего достучаться до сердца Каэтаны. Горечь от измен герцогини так и не оставила художника. Женщины, напоминающие Каэтану, не раз появлялись в его рисунках и картинах и после того как он расстался с ней, но в этих образах не было и следа любви.
23 июля 1802 года герцогиню Альбу нашли мертвой. Весь Мадрид провожал ее в последний путь, а похороны были торжественными и пышными, как и полагалось при погребении такой знатной дамы. Опять поползли слухи. Молва твердила, что Каэтана была отравлена по личному указанию королевы Марии Луизы. Но так как большая часть имущества герцогини перешла в казну, это наталкивает на мысль, что у королевской семьи был и другой мотив. В смерти герцогини обвиняли даже Хосефу Тудо, полагая, что она убила Каэтану из ревности, ведь страсть дона Мануэля к герцогине не вполне остыла, и он пытался возобновить связь.
Интерес к жизни и смерти Каэтаны не исчез и по сей день. Разумеется, наиболее острым он оставался у потомков тех, к кому перешел ее титул. Почти через полтора столетия после ее смерти, они настояли на эксгумации останков герцогини. Результаты ничего не прояснили, а лишь обескуражили. Следов отравления не нашли, но ведь она могла быть отравлена быстроразлагающимся ядом. Даже сравнить размеры скелета с теми, что запечатлены на полотне и опровергнуть легенду о том, что герцогиня была моделью для смелых рисунков и картин Гойи не удалось: обе бедренные кости герцогини оказались сломаны. Возможно, это произошло тогда, когда ее гроб был выброшен из фамильной усыпальницы наполеоновскими мародерами. А может и теми, кто суеверно опасался, что она вернется из мира мертвых. При той помпе, с которой хоронили Каэтану, сделать такое тайно могли только ее близкие.
Взбалмошный нрав отразился и в завещании герцогини. Денежные суммы, порой весьма крупные, были оставлены людям, которых она почти не знала. Первому королевскому живописцу Франсиско де Гойя-и-Лусьентес донья Каэтана Альба оставила лишь простенькое кольцо, а его сыну Хавьеру – небольшую ренту.
Какими бы красками ни писали бы эту блистательную женщину после Гойи, она навсегда будет связанна с его именем, с его самыми знаменитыми картинами. Образ ее сохранит и восторги художника, и горечь его разочарований. Заставит вспомнить легенды о ней, ведь у тех, кто развенчивает их, не больше доводов, чем у сторонников.
Источник