ВИА Чаривни гитары: Мне теперь всё равно
Вступление: G#m C# G#m Bm7 D#7
G#m C#m
Вот опять сентябрь подпалил листву,
D#7 G#m
Вновь приходит в стужах рассвет
G#m E H
Ровно год на свете без тебя я живу,
C#m D#7
А кажется тысячу лет.
C#m G#m
Так же дождь стучался в окно,
D#7 G#m G#
Только это было давно
C#m G#m
Где ты — мне теперь всё равно,
D#7 G#m
С кем ты — теперь всё равно
Проигрыш: С#m G#m D#7 G#m G#
Где ты — мне теперь всё равно,
С кем ты — теперь всё равно
Может, ты решишь, что опять я лгу,
Но ведь шёл не зря день за днём
Первый раз с тех пор я улыбаться могу
И думать о чём-то другом.
Проигрыш: С#m G#m D#7 G#m G#
Где ты — мне теперь всё равно,
С кем ты — теперь всё равно
Проигрыш: G#m C# G#m Bm7 D#7
Ночь зажжёт огни и в густую тьму
Выйду я под дождь проливной
Выйду и пойму, что больше мне ни к чему
Твой дом обходить стороной
(Проигрыш: С#m G#m D#7 G#m G#
Где ты — мне теперь всё равно,
С кем ты — теперь всё равно — 2 раза)
Источник
ВИА Чаривни гитары: Мне теперь всё равно
В оригинале на пол-тона ниже (G#m)
Вступление: Am D Am Hm7 E
Am Dm
Вот опять сентябрь подпалил листву,
E Am
Вновь приходит в стужах рассвет
Am F C
Ровно год на свете без тебя я живу,
Dm E
А кажется тысячу лет.
Dm Am
Так же дождь стучался в окно,
E Am A7
Только это было давно
Dm Am
Где ты — мне теперь всё равно,
E Am
С кем ты — теперь всё равно
Проигрыш: Dm Am E Am A7
Где ты — мне теперь всё равно,
С кем ты — теперь всё равно
Может, ты решишь, что опять я лгу,
Но ведь шёл не зря день за днём
Первый раз с тех пор я улыбаться могу
И думать о чём-то другом.
Проигрыш: Dm Am E Am A7
Где ты — мне теперь всё равно,
С кем ты — теперь всё равно
Проигрыш: Am D Am Hm7 E
Ночь зажжёт огни и в густую тьму
Выйду я под дождь проливной
Выйду и пойму, что больше мне ни к чему
Твой дом обходить стороной
(Проигрыш: Dm Am E Am A7
Где ты — мне теперь всё равно,
С кем ты — теперь всё равно — 2 раза)
Источник
Чаривни Гитары — «Мне теперь всё равно»
Текст (слова) песни «Мне теперь всё равно»(распечатать)
Вот опять сентябрь
Подпалил листву,
Вновь приходит
В стужах рассвет.
Ровно год на свете
Без тебя я живу,
А кажется тысячу лет.
Так же дождь стучался в окно,
Только это было давно.
Где ты — мне теперь всё равно,
С кем ты — теперь всё равно.
Может, ты решишь,
Что опять я лгу,
Но ведь шёл не зря
День за днём.
Первый раз с тех пор я
Улыбаться могу
И думать о чём-то другом.
Так же дождь стучался в окно,
Только это было давно.
Где ты — мне теперь всё равно,
С кем ты — теперь всё равно.
Ночь зажжёт огни
И в густую тьму
Выйду я под дождь проливной.
Выйду и пойму,
Что больше мне ни к чему
Твой дом обходить стороной.
Так же дождь стучался в окно,
Только это было давно.
Где ты — мне теперь всё равно,
С кем ты — теперь всё равно.
Так же дождь стучался в окно,
Только это было давно.
Где ты — мне теперь всё равно,
С кем ты — теперь всё равно.
Так же дождь стучался в окно,
Только это было давно.
Где ты — мне теперь всё равно,
С кем ты — теперь всё равно.
Источник
Ноты вот опять сентябрь подпалил листву
«Мне теперь всё равно»
Вот опять сентябрь
Подпалил листву,
Вновь приходит
В стужах рассвет.
Ровно год на свете
Без тебя я живу,
А кажется тысячу лет.
Так же дождь стучался в окно,
Только это было давно.
Где ты — мне теперь всё равно,
С кем ты — теперь всё равно.
Может, ты решишь,
Что опять я лгу,
Но ведь шёл не зря
День за днём.
Первый раз с тех пор я
Улыбаться могу
И думать о чём-то другом.
Так же дождь стучался в окно,
Только это было давно.
Где ты — мне теперь всё равно,
С кем ты — теперь всё равно.
Ночь зажжёт огни
И в густую тьму
Выйду я под дождь проливной.
Выйду и пойму,
Что больше мне ни к чему
Твой дом обходить стороной.
Так же дождь стучался в окно,
Только это было давно.
Где ты — мне теперь всё равно,
С кем ты — теперь всё равно.
Так же дождь стучался в окно,
Только это было давно.
Где ты — мне теперь всё равно,
С кем ты — теперь всё равно.
Так же дождь стучался в окно,
Только это было давно.
Где ты — мне теперь всё равно,
С кем ты — теперь всё равно.
Отрывок из Танго старой гвардии
Доменика83: литературный дневник.Репост.
Танго, пояснил Макс, это слияние нескольких элементов — андалузского танца, хабанеры, милонги и безымянной пляски чернокожих рабов. Гаучо-креолы, со своими гитарами все ближе подступая к кабакам, тавернам и притонам на окраинах и в предместьях Буэнос-Айреса, освоили и милонгу-песню, а вслед за тем — и танго, начинавшееся как милонга-танец. Важный вклад внесли и негритянские музыка и пляски, потому что в ту эпоху пары танцевали не в обнимку, но лишь соприкасаясь друг с другом. Это позволяло выполнять фигуры, как бесхитростные, так и замысловатые, с большей свободой, чем теперь.
— Негритянское танго? — Армандо де Троэйе, казалось, был по-настоящему удивлен. — Я не знал, что там были чернокожие.
— Были. Бывшие рабы, разумеется. К концу века очень многих скосила желтая лихорадка.
Все трое сидели за столом, накрытым в двойной каюте первого класса. Здесь пахло хорошей кожей чемоданов и саквояжей, одеколоном и скипидаром. В широком иллюминаторе виднелась тихая синева океана. Макс — в сером костюме, в сорочке с мягким воротником и клетчатом шотландском галстуке — в две минуты первого постучал в дверь каюты, и в первые несколько секунд ему показалось, что в ее обширном пространстве композитор находится один, да и за обедом — консоме со сладким перцем, лангуст под майонезом и сильно охлажденный рейнвейн — разговор вел он: рассказав несколько забавных случаев из своей жизни, принялся расспрашивать гостя о его детстве в Буэнос-Айресе, о возвращении в Европу, о карьере профессионального увеселителя, протекавшей в фешенебельных отелях, на курортах и на трансатлантических лайнерах. Макс, осмотрительный, как всегда, если дело касалось его биографии, ограничивался краткими репликами и хорошо продуманными туманностями. Под занавес, когда закурили за кофе с коньяком, он по просьбе де Троэйе вновь заговорил о танго.
— Белые, — продолжал Макс, — которые поначалу только наблюдали за неграми, потом приспособили их танец под свои вкусы, замедлив темп там, где не способны были его выдерживать, и добавив еще фигуры вальса, хабанеры и мазурки… Следует учесть, что танго было тогда не просто музыкой, но еще и манерой танцевать. И прикасаться к партнеру.
Пока он говорил, деликатно опираясь о край стола одними запястьями в обрамлении белых манжет с серебряными запонками, глаза его несколько раз встретились с глазами Мечи Инсунсы. Жена композитора почти весь обед слушала молча, в разговор не вмешивалась и лишь изредка позволяла себе сделать беглое замечание или вскользь задать вопрос, с учтивым вниманием ожидая ответа.
— Танго, когда за него взялись итальянцы и другие выходцы из Европы, сделалось более медленным и упорядоченным, хотя шпана из предместий и с окраин усвоила манеру чернокожих, — продолжал Макс. — Когда его танцуют «верной дорогой», как принято выражаться там, где оно родилось, кавалер резко останавливается сам и останавливает свою даму, чтобы покрасоваться или зафиксировать позу, — тут он взглянул на внимательно его слушавшую Мечу. — Это знаменитое па называется «кебрада», и в благопристойной версии тех танго, что танцуют ныне, вы превосходно с ним справляетесь.
Меча Инсунса поблагодарила его улыбкой. Сегодня на ней было легкое платье из charmeuse цвета шампанского; в падавшем из иллюминатора свете золотились на затылке коротко остриженные волосы, открывавшие стройную шею, которую после безмолвного танго в зимнем саду Макс вспоминал теперь постоянно. Из драгоценностей на ней было только жемчужное ожерелье в два витка и обручальное кольцо.
— А что представляют собой компадритос? — спросила она.
— Представляли. Их уже нет.
— Нет?
— За последние десять-пятнадцать лет многое изменилось. В детстве моем компадритос называли молодых людей из низов общества, сыновей или внуков тех гаучо-скотоводов, которые постепенно заполоняли городские окраины и предместья.
— Звучит угрожающе, — заметил композитор.
Макс бесстрастно объяснил, что их-то как раз можно было не опасаться. Вот с компадре и компадронами дело обстояло иначе, это были люди пожестче: одни — настоящие бандиты, другие всячески старались им подражать. Политики охотно пользовались их услугами — на выборах, к примеру, и в тому подобных делах — или брали в телохранители. Впрочем, тех, настоящих, как правило, носивших испанские фамилии, вытеснили теперь подражавшие им дети эмигрантов — окраинный сброд, перенявший лишь манеры головорезов из предместий, пригородов, окраин, но не обладавший ни их отвагой, ни кодексом чести.
— А подлинное танго — это танец компадре и компадрито? — спросил Армандо де Троэйе.
— Так было раньше. Те, первые, танго были откровенно непристойны: пары прижимались друг к другу более чем вплотную, переплетали ноги, вращали бедрами, как это принято в негритянских плясках. Немудрено, если вспомнить, что их первыми партнершами были девицы из публичных домов.
Краем глаза Макс перехватил улыбку Мечи — одновременно пренебрежительную и заинтересованную. Ему и раньше приходилось видеть такие улыбки у дам одного с ней круга, когда речь заходила о чем-то подобном.
— Ну да, отсюда и пошла дурная слава… — сказала она.
— Разумеется, — ответил ей Макс и продолжал, из деликатности обращаясь к мужу: — Знаете ли вы, что одно из первых танго называлось «Дай марочку»?
— Марочку?
Жиголо, метнув на нее искоса еще один быстрый взгляд, замялся, подбирая подходящие слова.
— Ну, — вымолвил он наконец, — это билетик, который мадам… хозяйка заведения выдает девицам за каждого принятого клиента, а девицы вручают своим котам для отчета…
— Кому? — переспросила женщина.
— По-французски это maquereau, — пояснил ей муж. — Сутенер.
— Спасибо, дорогой, я прекрасно поняла.
И даже когда танго, ставшее популярным, начали танцевать на домашних праздниках и семейных вечерах, продолжал Макс, такие вот резкие остановки были запрещены как неприличные. В его детстве танго танцевали только на утренниках, устраиваемых испанскими или итальянскими землячествами, либо в борделях, либо на холостых квартирках молодых шалопаев со средствами. И сейчас, хоть танго триумфально пришло на сцены театров и в бальные залы, еще остаются под запретом определенные па — корте и кебрада. Ну, вульгарно выражаясь, нельзя просовывать ногу меж колен партнерши. Чтобы попасть в приличное общество, танго пришлось поступиться характером. Оно, как будто утомившись, сделалось менее стремительным и не таким сладострастным. И вот оно-то, укрощенное и одомашненное, попало в Париж и обрело славу.
— И превратилось в тот монотонный танец, который мы видим в салонах, или в ту пародию, которую демонстрирует на экране Валентино.
Медовые глаза смотрели на него пристально. Зная это, стараясь избегать встречи с ними и сохранять, насколько это возможно, спокойствие, Макс вытащил портсигар и открыл его перед Мечей. Она взяла турецкую сигарету, муж последовал ее примеру и, дождавшись, когда она вправит свою в мраморный мундштучок, щелкнул золотой зажигалкой. Меча, чуть наклонившись вперед, поймала огонек, потом вскинула голову и снова взглянула на Макса сквозь первое облачко дыма, в потоке света из иллюминатора ставшего плотным и голубоватым.
— А в Буэнос-Айресе? — спросил Армандо де Троэйе.
Макс улыбнулся и, осторожно постучав кончиком сигареты о крышку портсигара, тоже закурил. Новый поворот разговора позволил ему опять взглянуть в глаза Мечи. Он смотрел на нее и держал улыбку не меньше трех секунд. Потом повернулся к мужу.
— Среди обитателей предместий до сих пор принято перегибать партнершу в поясе и просовывать колено между ее ногами. В социальных низах еще сохраняются последние остатки старого танго… А то, что делаем мы, — на самом деле бледная тень этого. Не более чем элегантная хабанера.
— И с текстами произошло нечто подобное?
— Да, но относительно недавно. Поначалу была только музыка или театральные куплеты. Когда я был еще ребенком, танго только-только начинали петь, и слова неизменно были малопристойные, лукавые — двусмысленно-похабные истории, которые рассказывались от лица циничных проходимцев…
Он замолчал, засомневавшись на миг, что продолжать будет уместно.
— И что же?
Это произнесла Меча, играя серебряной ложечкой. И Макс решился.
— Ну… Стоит только вспомнить, что некоторые невинные на первый взгляд названия — «Ветерок слабоват, а пыль столбом», или «Семь дюймов», или «Немытая рожа» — на самом деле значат совсем другое. Или «Раковина Лоры».
— Кто такая эта Лора?
— «Проститутка» — на воровском арго. Гардель часто использует его в своих танго.
— А раковина?
Макс, не отвечая, взглянул на де Троэйе. Усмешка позабавленного композитора превратилась в широкую улыбку.
— Понятно, — сказал он.
— Понятно, — через секунду повторила она. И не улыбнулась.
Танго чувствительное, продолжал Макс, — недавнее явление. Слезливые баллады, где непременно действуют бандиты-рогоносцы и сбившиеся с пути женщины, обрели популярность благодаря Гарделю. И под его пером цинизм преступника стал жалостным и меланхоличным. За поэтами такое водится.
— Мы с ним познакомились два года назад, когда он гастролировал в Мадриде, — сообщил Армандо де Троэйе. — Очень милый человек. Немного шарлатан, конечно, но очень располагает к себе, — он взглянул на жену. — И эта его знаменитая улыбка, да? Как будто он тут вообще ни при чем.
— Я его видел только однажды и то издали — в «Тропесоне», — сказал Макс. — Он ел куриное пучеро. Вокруг, как всегда, толпились люди, и я не решился подойти.
— Поет он замечательно. Но немного слишком томно и сладко, не находите?
Макс затянулся сигаретой. Де Троэйе, подливая себе коньяку, предложил и ему, но тот молча качнул головой.
— Он ведь в самом деле изобрел этот стиль. Прежде были только куплеты или бордельные песенки… Едва ли у него найдутся предшественники.
— А в отношении музыки? — Де Троэйе чуть пригубил и поверх бокала посмотрел на Макса. — В чем, по-вашему, разница между танго старым и современным?
Макс откинулся на спинку кресла, указательным пальцем слегка тронул сигарету, сбивая столбик наросшего пепла.
— Я ведь не музыкант. Я всего лишь зарабатываю себе на жизнь танцами. И не сумею, наверное, отличить целую ноту от восьмушки.
— И тем не менее я хочу знать ваше мнение.
Макс еще несколько раз затянулся сигаретой и лишь после этого ответил:
— Я могу сказать лишь о том, что знаю. Что помню… Произошло то же самое, что и с манерой танцевать и петь танго. Поначалу музыканты продвигались на ощупь, по наитию и разрабатывали малоизвестные темы по партитурам фортепиано или по памяти. Импровизировали наподобие джазменов.
— А что это были за оркестры?
Маленькие, уточнил Макс. Три-четыре человека, простые аккорды, максимальная быстрота исполнения. Скорее интерпретации, чем оригинальные композиции. Со временем эти группы усвоили кое-какие новшества: вместо гитар — соло фортепьяно и в дуэте со скрипкой… Это помогало неопытным танцорам и новичкам-любителям. Потом к новому танго приспособились и профессиональные оркестры.
— Это танго мы и танцуем, — договорил Макс Коста и очень аккуратно погасил в пепельнице окурок. — Оно и звучит в салоне «Кап Полония» и в приличных заведениях Буэнос-Айреса.
Меча Инсунса раздавила свою сигарету в той же пепельнице — но спустя несколько секунд после того, как это сделал Макс.
— А другое? — спросила она, играя мундштуком. — Что стало со старым танго?
Он не без труда отвел глаза от ее рук — тонких, изящных и породистых. На безымянном пальце левой сверкало золотое кольцо. Подняв голову, он перехватил устремленный на него взгляд де Троэйе — пристальный, но лишенный всякого выражения.
— Так и идет до сей поры, — ответил он. — Все дальше оттесняется на обочину, все реже встречается. И когда изредка его все же играют, почти никто не танцует. Оно труднее. Жестче, грубее.
Макс помедлил. С такой улыбкой, что внезапно заиграла у него на губах, обычно что-нибудь припоминают.
— Один мой приятель говорит, что есть танго страдательные, а есть убийственные… Оригинальное танго относится ко второй категории.
Меча Инсунса облокотилась на стол, подперла щеку ладонью. Казалось, она слушает его с огромным вниманием.
— Его порой называют «танго старой гвардии», — уточнил он. — Чтобы отличить от нынешних, современных.
— Красиво, — заметил композитор. — Откуда взялось такое название?
Теперь его взгляд никак нельзя было счесть бесстрастным. Де Троэйе вновь превратился в любезного хозяина. Макс чуть развел руками:
— Не знаю. Затрудняюсь сказать вам. Вероятно, в память какого-нибудь старого танго…
— И оно все так же… непристойно? — спросила она.
Спросила тусклым голосом, безразличным тоном. Как если бы ученый-энтомолог справлялся у коллеги, насколько непристойно спариваются майские жуки. Если, конечно, они спариваются, подумал Макс. Почему бы им, впрочем, не спариваться?
— Это зависит от того, где танцуют.
Артуро Перес-Реверте «Танго старой гвардии».
Источник