Оболикшта елена сергеевна гитара

* * *
равнодушный неровный край
заговаривай эти раны
через глину глядят на рай
города-истуканы
признаваясь в беде куда
не упасть а наутро помнить
эти круглые города
прорастающие вовнутрь
просят хлеба глазами пса
вырастая среди дороги
след в песках а сады убоги
только не отвести лица

* * *
сколько ни говори но она у рта
пристальная заплечная немота
и безголосы улицы на просвет
вытянуты ладони разжатых бед
там голоса легки самый белый твой
только последний поезд идёт домой
вдох или выдох слева но оглянись
как виновато смотрит сквозь пальцы жизнь

* * *
Узнаю, Бог, твою ладонь
в приподнятом дому
(ветвится длинный снегопад
разглядывая тьму)

В трёх соснах плавает мертвец
вдоль горю своему,
и я зову его Отец
вернись я не могу

* * *
мне снится наш ковчег
о комната твоя
мой ангел имярек
о зимняя земля
и оловянный двор
о екатеринберег
и медленный топор
на деревянном небе
а слово тяжело
идёт пустынным садом
и тесно и светло
с ним рядом

* * *
1
Ли Бо вернулся либо это боль
ходила по воде ко мне спиной
и реки были долгой тишиною
Ли Бо вернулся чтобы стать одной
там где дожди у Бога в рукавах
он видел он шептал они отвесны
и что-то странное об островах
и детстве

2
когда поёт непреднамеренно страна
порезанные страшно прятать пальцы
он говорил но зажили слова
и оборачивается словарь
в косых снегах слетевшихся от Бога
слова как лодки прорастающие в лёд
и вот уже не видно этих лодок
а дерево корнями небо пьёт

* * *
называемых гул вещей
русский воздух утешен звук
о стране ни своей ни чьей
в двух словах и касанием рук
остаётся босым как нож
в изголовье детей не смерть
не язык и не Бог похож
а в избе продолжают петь
Не бумага не рай земля
с резким запахом февраля
через реку тебя реку
останавливаясь скорбя
на руках невесомый след
все дороги туда близки
я реку я реку реки
но какого-то слова нет
не вернёшь из воды ни дна
что ни память одно теперь
глянешь в боль а она одна
зачеркни а потом поверь

* * *
без четверти восемь и город сгорел
не спрашивай кто и о ком
мой ангел вагоны в неровной воде
всё медленней двигают ртом
небесную темень везут и поют
в закрытые наши глаза
вторая суббота тебя не убьют
с утра возвращайся назад
железный от горя цветок не остынь
рукой проведёшь по лицу
тебя за полшага до рая босым
без имени произнесу

камилла в перевёрнутой горсти
несёт густые письма ниоткуда
дрожат осколки глиняного блюда
бросая троекратное прости
надломленной иглой своих обид
камилла шьёт безногий дирижабль
он раскрывает медленные жабры
и воздух переводит на иврит
поёт камилла если куст горит
но пуст январь и никого в июле
а в сентябре два голубя уснули
и больше с ними Бог не говорит
в своём саду где бронзовые листья
камилла тополя бинтует кожей
и птицы на ветру меняют лица
и на себя становятся похожи
так лодка уходящая в поток
глядится в небо набирая воду
и ангела пускает на свободу
верёвку оборвав как поводок

Эльмира гуляет во сне

Вдоль фонарей с большими головами
она катила впереди свой шар.
Свинцовый извивался тротуар,
и треснуло стекло в оконной раме,
когда грызущимся кривым клубком
три рыжих кобеля на грудь упали,
затянуты свинцовым поводком.
И долгий запах обожжённой шерсти
дрожал и корчился, стоял на месте.
Как дым, она катила впереди
себя слепую, полую внутри,
похожую на мать (наутро, полчаса),
а днём напоминавшую отца.
И в грязных парикмахерских, в таких,
где ножницы, ножи и ножевые, –
она катала свой стеклянный миф
сквозь двери, что визжали как живые.
Что делать в этом угольном шоссе?
Весь город, как разобранный конструктор.
Ей душно, ей совсем не по душе
стоять и выть, как воет репродуктор,
Прохаживаясь так, (она мертва),
но хорошея на пустых бульварах,
она писала странные слова
вдоль грифа на обугленных гитарах.
Сужался гомерический проспект.
Она катила шар, кипела Троя.
Эльмира заказала на обед:
стакан свинца и гречневый кастет
из греческого тёплого героя.

* * *
кидая в никуда понты
и прочие предметы
шёл самолётик с высоты
как ангел неодетый
нательный крестик у небес
и белая полоска
и все дома стоят окрест
на голых белых досках
выходит чудо из оков
почти случайно
и белый локоть у снегов
растаял тайно
небесный крестик из прорех
обшитых белым
бывает воздухом у всех
бывает телом

* * *
мой сад переверни и снегопады
усталые пойдут тебя искать
по имени по клеверу не надо
не надо называемое звать
и думал огибая все деревья
о том что не расскажешь никому
откуда я у неба цвета меди
возможно и неведомо ему

* * *
приснился и сказал
проснулся и заплакал
а в кружке молока
по щиколотку ангел
и в комнате твоей
живёт одна собака
и стоя у дверей
заплакала собака

восточный лёгкий снег

у сердца есть ладони
оставь меня на них
и медленно
запомни

* * *
длится молчание в лицах
столько-то лет
изо рта высыпаются птицы
каменные и нет
слов легковесных воду я
Господи лил водой
Там никого кроме голубя
сказанного Тобой

* * *
1
солдат из глины места нет войне
дома полны водой открыты окна
ты улыбаешься лицом к стене
размытой будто зрение намокло

белея лбом о низкий потолок
четыре три шагов своих не слыша
назвал себя по имени но тише
и голос пропадает между строк

2
я приношу в сетях моих песок
часу в шестом зову тебя как сына
и голос птицей навесного дыма
проносится к тебе через порог

3
ноябрь это радио слепых
там шёпотом читают книгу мёртвых
декабрь материк но перевёрнут
и недоперевёрнутый затих

а ты поёшь во сне где тополя
бегут во тьме и падают хрипя
молчит земля и снег лежит полгода
не глядя будто не было тебя

* * *
голем горит улыбаясь разбитым лицом
левую руку протягивает кому-то
камень в правой руке но ещё минута
кто-то его называет вторым отцом

переворачивая листву отказавшись выпить
голем идет к обрыву с обрыва в припять
смотрит пока вода не вмерзает в тело
голем бежать по льду непростое дело

ветрены города и дома без окон
жил будто насекомое в белый кокон
смерти своей глядел говорил не больше
выше деревья только в опальной польше

смотрит вперёд сухими как соль глазами
в поезде разбивающемся в рязани.

* * *
в июле молочные книги стучат по земле
и медленно через листву поднимаются вёсла
в июле которого нет и не будет нигде
особенно здесь на урале моём трехколёсном
как птицы горят улыбаясь пропавшие дети
я им открываю окно без двенадцати шесть
кто видел мои города в угасающем свете
а мне отвечает о том что молчание есть

и впалые сильно продольные реки урала
несут безъязыкую тёплую смерть
песок на губах у страны будто боль перестала
как мальчик с моста перегнувшись на воду смотреть

* * *
тихо в отцовском доме
руки по локоть
нет

хор про меня и кроме
крови полсигарет

тело в ряды поленья
дерево в дождь гори

бог окунул колени
в полуиврит крови

* * *
ты говоришь вслепую
а смотришь как немой
переходя другую
за адовой водой
кто поделился хлебом
с таким с тобой немым
в безветрие под небом
стой деревом как дым
заплаканные звёзды
в небесных детдомах
как дети на морозе
в железных поездах
ты говоришь вслепую
руками у стены
Губанова целую
в глазах твоей страны
тебя не укачали
такие лагеря
ты не солги в начале
вслепую говоря

* * *
безголовый ангел падает из окна
тополиным телом в город ослепших птиц
а земля выдыхает воду вода видна
и всё ближе солёный холод её глазниц

у войны два горла белые будто жмых
а в утробе утра белые облака
забывай мой ангел весть обо всех живых
твоё имя лодка ветру она легка

позови меня будто шёпот одним дождём
когда время растает воском и тишиной
под незрячим небом серым коротким днём
оглянись мой ангел заговори со мной

* * *
Где спят мои глаза, когда я слышу
во сне стихи о лодке и слезе,
где руки тёплые графитом пишут
по вертикали в снежной полосе листа,
и без того зачёркнутого клеткой,
линейкой, белизной ли, пустотой
ли, кляксой-меткой ли, плохой отметкой:
вставай-из-класса-вон-иди-домой.
Где спят мои глаза, лицом к метели,
и проводов, плывущих вдоль земли,
с которых птицы-ноты улетели,
где светят лишь фонарные нули.
Что слышат эти пальцы, кровь тугую
перебирая сердцем от любви
и до утра, где дождь бежит вслепую,
а соль ресницы ест, как ни реви.
С ума сойти. С плота ступить на мостик.
На убыль и на уголь от огня,
от чирка спички выброшенный хвостик –
фитиль меня.
Где спят мои глаза, шестые сутки
там мальчик в лодке дальше и светлей,
его охота, камыши и утки –
всё солоней глазам.
Всё – солоней.

* * *
книга солёного шёпота кто ты в ней боже
перед рассветом один с карабином во рту
спрашивай боже о похоти но невозможно
без вести в белом огне на весу на плоту

плавал обугленный голос у иволги в горле
здравствуй опять я вернусь через девять и три
за руку ветра с невидимой девочкой в гору
вон я уже показалась
не бойся
смотри

Оболикшта Елена Сергеевна родилась в 1985 г. в городе Новоуральске Свердловской области. Окончила философский факультет Уральского государственного университета им. А.М. Горького по специальности арт-менеджер. Окончила музыкальную школу по классу скрипки. С 2002 г. является постоянным участником и лауреатом региональных и российских конкурсов и фестивалей авторской песни. В 2009 г. стала серебряным призером Молодежных Дельфийских Игр в номинации «Авторская песня». Исполняет песни на собственные стихи и музыку, а также пишет музыку к стихам других поэтов. С 2005 г. участница литературного семинара Андрея Санникова при журнале «Урал». Стихи публиковалась в различных литературных журналах, а также сетевых ресурсах. В 2008 г. стала лауреатом межрегионального фестиваля литературных объединений «Глубина». Автор литературно-критических эссе и книги стихов «Эльмира и свинцовые шары» (Челябинск, Издательский дом Олега Синицына, 2010), удостоенной Большой независимой поэтической премии «П» (2011). Живёт в Екатеринбурге.

Игорь Постников (Челябинск) о стихах Е.Оболикшты «Девять тезизов после прочтения»:

– Не верю в трагические интонации. В русской поэзии через рупор трагизма пытаются шептать абсолютно обо всём – и о счастье, и о скуке, и о разбитой крынки молока. Стало быть: не принимайте слишком близко к сердцу то, что произносят слишком близко к уху.
– Есть люди, которые пишут стихи, потому что одиноки, а есть другие – которые пишут, чтобы побыть в одиночестве. Разницы между ними – нет. Между ними – пропасть. Но читателю-то за каким. через неё прыгать?
– Стихи Оболикшты мне нравятся. Но мне не очень нравится, как они мне нравятся. У неё – хороший вкус. Но ведь поэзия – не ресторан. Причем тогда тут вкус? Зачем со скатерти своих стихов она стряхнула хлебные крошки знаков препинаний, ведь они после этого стали выглядеть излишне стерильными, что не есть good.
– Оболикшта ходит кругами возле того места, где кто-то произнёс истину. Или только собирается произнести. Сама поэтесса в этом участвовать не может (или даже не хочет). Её волнует прогноз погоды там, где это событие произошло или произойдёт.
– Каллиграфия Оболикшты приятна узкому китайскому глазу. Образы экономны и, как правило, не берут на себя больше, чем могут унести. Ассоциативные связи между ними не железобетонные, но на азбуку Морзе похожи. Стало быть, они есть. А вот это уже good!
– Метареалистическая «феня» тут и там разбросана по текстам Оболикшты, но это не архаизм и не понты стажёрки, а приманка. На неё и слетаются одноразовые птицы интуиции. Елена то и дело говорит банальности небанальным языком. И иногда эти самые банальности, как ни странно, перестают быть таковыми. Поэзия покрывает плесенью интересности вещи покрытые плесенью скуки. Человек больше любого стихотворения, но любое настоящее стихотворением интереснее любого человека в любой отдельно взятый момент. Это не парадокс а таблица умно-жжения души.
– Ну, скажите, почему поэт создаёт для нас мир, в котором не собирается жить сам? «. безголовый ангел падает из окна / тополиным телом в город ослепших птиц. » – это настолько изысканно, насколько и необитаемо никем (в первую очередь самой поэтессой). Читать об этом хочется, а жить в этом – упаси господь! Почему? Мне интересно, почему?! Неужели это делается только для того, чтобы мы заметили, что живёт в городе N Петр Иванович Бобчинский в образе Елены Оболикшты. Живёт и тает без нашего внимания и нашей любви к нему/к ней. А может эти стихи – всего лишь шибко гуманные декорации нашей будущей смерти? Странно словосочетание – будущая смерть. Смерть, у которой в принципе не может быть будущего, или все-таки есть? А, Елена? Есть? Народ безмолвствует, а Оболикшта – нет: «. те­бя за полшага до рая босым / без имени произнесу. »
– Обернитесь на прочитанное стихотворение. Если оно не разрушено твоим пониманием, твоей доскональностью, твоей жаждой общения с ним и ждёт кого-то ещё, – следующего читателя, то значит оно не настоящее. Настоящие стихи – умирают в твоём присутствии. Они больше никому не достаются. Они твои – навсегда. После тебя на их месте остается кич об Атлантиде. И только ты сам можешь воскресить их. Только ты знаешь, как это сделать. Настоящие стихи – это одно мгновение. И после – лишь постоянное воспоминание об этом мгновение.
– Елена Обликшта вышивает бисером. Бисер сделан из рисовых зёрен. И зёрна эти отравлены надеждой. Надеждой на всё, что угодно. Стихи и есть надежда на всё, что угодно. То есть всё что угодно на этом свете может и должно стать надеждой, когда, может быть, и самого-то света уже не видать. Но иногда приходит стойкое видение, что все её стихи жидкими вилами на железной воде писаны. И что от них уже никуда не деться. Ну, и пусть – не очень-то и хотелось.

Источник