Однажды, в студёную зимнюю пору, сижу за решёткой в темнице сыро
Однажды, в студёную зимнюю пору,
Сижу за решёткой в темнице сырой.
Гляжу, поднимается медленно в гору
Вскормлённый в неволе орёл молодой.
И, шествуя важно, в спокойствии чинном,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
В больших сапогах, в полушубке овчинном,
Кровавую пищу клюёт под окном.
«Здорово, парнище!» «Ступай себе мимо!»
Клюёт, и бросает, и смотрит в окно,
«Откуда дровишки?» «Из лесу, вестимо».
Как будто со мной задумал одно.
В лесу раздавался топор дровосека.
Зовёт меня взглядом и криком своим.
«Семья-то большая, да два человека»
И вымолвить хочет: «Давай улетим!»
«Так вон оно что! А как звать тебя?» «Власом
Мы вольные птицы; пора, брат, пора!»
«Ну, мёртвая!» — крикнул малюточка басом,
Туда, где за тучей белеет гора.
На эту картину так солнце светило,
Там, где синеют морские края.
Как будто всё это картонное было,
Там, где гуляем лишь ветер…да я!
Источник
Музыкальные инструменты
Арфа – как будто улыбка кита.
Всех удивляет ее красота!
Струны – как сотня китовых усов,
Дивно поющих на сто голосов.
Скрыты в них звуки подводных миров:
Крики дельфинов, русалочий зов,
Шелест прозрачных медуз в глубине,
Бульканье раковин где-то на дне,
Всплески воды о коралловый риф,
Рокот штормов и спокойный отлив.
Далекий предок арфы – лук.
Хотя поверить в это трудно,
Но тетивы дрожащей звук
Был самым первым звуком струнным.
И в тот коротенький момент,
Когда стрела слетала с жилы,
Как музыкальный инструмент
Стрелку оружие служило.
Но вряд ли в наши времена
Мы грозный лук узнаем в арфе,
Когда находится она
В руках прелестной дамы в шарфе.
Мой дед вдвоем с аккордеоном
Ушел сражаться на войну.
Мой дед вдвоем с аккордеоном
Бывал в атаке и в плену,
Мой дед вдвоем с аккордеоном
Серьезно ранен был не раз,
Мой дед делил с аккордеоном
Тоску по дому в горький час.
Они вдвоем окопы рыли
И брали вражеский Берлин.
Они везде друг с другом были
Неразделимы, как один.
Вдвоем отметили победу,
Вдвоем вернулись в отчий дом
И ордена, что дали деду,
Носили с гордостью вдвоем!
Вот африканский барабан,
Потертый, темнокожий.
Когда-то бил в него шаман
В пылу священной дрожи.
Звал этот страшный людоед
В цветной зловещей маске
Загробных духов на обед
И бешеные пляски.
А над костром дымился жбан
Кошмарнейшего супа –
Недаром с виду барабан,
Как ведьминская ступа.
Где-то среди многолюдного гама
Рядом с бродячей цыганской арбой
Пляшет цыганка, бубновая дама,
Бубном красиво тряся над собой.
Бубен дрожит, бубенцами сверкает,
Звякает, словно монетным дождем.
Это он публике так намекает:
«За представление денежек ждем!»
Нет в деревне хохотушки
Озорнее балалайки –
Целый день бренчит частушки
Или громко травит байки.
Балагурка, веселуха,
Так вытренькивает звонко,
Что и древняя старуха
Скачет с ловкостью бельчонка!
Ну, а если громко вторят
Ей гармошка и жалейка,
Всю деревню раззадорит
Их шальная шайка-лейка.
Волынка блеет, как овечка
На вольном пастбище в горах,
Где по камням струится речка,
Сбегая вниз на всех парах.
Есть у нее мешок и трубки,
Чтоб выдувать красивый звук.
Она идет к шотландской юбке,
В которой ходят вместо брюк.
У меня в руках валторна,
Я трясу ее упорно,
Потому что у валторны
Звук нечаянно заглох.
Извиваясь при дуденьи
Он попал в хитросплетенье
Слишком тонких медных трубок
И застрял там, как горох.
Она как истинная дама
На шпильке тоненькой стоит.
При этом спину держит прямо,
Приняв слегка наклонный вид.
Всегда в объятьях кавалера,
Всегда на чьем-нибудь плече,
Она прелестна, как Венера
При первом солнечном луче.
А если в зале гасит свечи
Пришедший с улицы сквозняк,
Любой поклонник ей на плечи
Готов накинуть свой пиджак.
Губная гармошка
Мяучит, как кошка,
Которую вдруг
Потянули за ус.
Протяжно урчит
И мурлычет немножко,
Когда исполняет
Для публики блюз.
Порой гитара пахнет лаком
И струн упругих новизной,
Но всех приятнее однако
Мне аромат совсем иной –
Тот, что живет в гитаре старой,
Пропахшей хвоей и листвой,
Когда витает над гитарой
Дымок походный, костровой,
Когда она в себя впитала
Туман извилистой реки
И потому звучнее стала,
Годам прошедшим вопреки.
На концерте не уснуть,
Если есть в оркестре гонг:
Колотушкой громко в грудь
Бьет себя он, как Кинг-Конг!
Не путай домру с балалайкой,
Тем самым музыке грубя,
Иначе кто-нибудь с Незнайкой
Однажды спутает тебя!
Хотя они родные сестры,
Но внешний вид у каждой свой:
У балалайки кузов острый,
У домры – плавный, круговой.
Они похожи голосами
И могут родственно звучать,
Но если слушать их часами,
То будешь с лету отличать!
Когда сломаешь удочку
Для ловли пескарей,
Пойди и сделай дудочку
Из удочки скорей –
Веселую, певучую,
Как скворушка в саду,
Чтоб ивушку плакучую
Утешить на пруду.
Шарманка привыкла
К езде на колесах.
Но выпал на улицы снег
И занес их.
Настала зима.
И бродячей шарманке
Пришлось перебраться
С тележки на санки.
А старый шарманщик,
Надев рукавицы,
С нее отряхает
Снежинок крупицы
И ручку на холоде
Крутит быстрее,
Озябшее тело
Под музыку грея.
Загрустило пианино
Школьное, старинное,
Что давно не видно Инны
С Катей и Кариною.
Не слыхать вокруг Ахмета,
Леры, с Вероникою –
Все разъехались на лето,
Вышли на каникулы.
Не шумят Синицын Вася
И Витёк Анисимов.
Безо всех так тихо в классе!
Просто пианиссимо…
Один рояль давным-давно
Работал в кинозале –
Его озвучивать в кино
Немые фильмы взяли.
Весь день играя без свечей
В скупом экранном свете,
Запомнил вплоть до мелочей
Рояль все фильмы эти.
И переняв оттуда нрав
У чудака-растяпы,
Стоял он, крышку приподняв,
Как Чарли Чаплин – шляпу.
Чудесен голос клавесина,
Как башмачок из хрусталя,
Что потерялся ночью синей
На торжестве у короля.
В нем прелесть сказочного бала,
Старинных танцев дивный звук.
Как жаль, что это все пропало
По волшебству чьему-то вдруг.
Уже давно пером гусиным
Никто не пишет новых пьес
Для бальных танцев с клавесином,
К несчастью принцев и принцесс.
Приставив скрипку к подбородку
Скрипач ноктюрн играет нам,
Слегка качаясь, будто в лодке,
Плывущей в море по волнам.
Волнуясь, льется песня скрипки,
Внушая трепетный настрой,
А мы в ней плещемся, как рыбки,
И наслаждаемся игрой.
Маме сказала соседка-придира,
Лоб остужая о грелку со льдом:
«Хриплые скрипы из вашей квартиры
Сводят с ума постоянно весь дом!
Может, у вас там не смазаны двери?
Или диван отрухлявел, как пень?
Или какой-нибудь тигр в шифоньере
Громко когтями скрежещет весь день?»
Мама всплеснула руками: «Ну что вы
Сердитесь, как Карабас-Барабас?!
Это же музыка нашего Вовы!
Хочет освоить малыш контрабас».
Я пропустил сегодня школу,
На все уроки опоздал,
И даже тренер по футболу
Меня напрасно час прождал.
Нет, никаких со мной аварий
На полдороги не стряслось –
Я слушал скрипку на бульваре,
И время вихрем пронеслось!
Она так счастливо звучала,
Как будто много сотен лет
В футляре запертом скучала
И снова вырвалась на свет.
А я стоял окаменело
На тротуаре рядом с ней,
Пока внезапно не стемнело
И не зажег бульвар огней.
Познакомьтесь, это туба,
Великанша в мире труб.
Как в дупле большого дуба
В глубине темно у туб.
Так что если в тубу губы
Не трубили года два,
То внутри у этой тубы
Поселяется сова
И оттуда с видом ноты,
Неизвестной трубачам,
На мышиную охоту
Вылетает по ночам.
Есть ложки для каши
И есть для варенья,
Которые кормят
Вкуснятиной нас.
А есть для веселья
И для развлеченья,
С которыми люди
Пускаются в пляс!
Они не для гречки,
Они не для риса,
Не любят, чтоб супом
Их пачкали зря,
Плохие хозяйки,
Но что за актрисы!
Как щелкают ловко
В руках ложкаря!
Представьте букет
Для прекрасной невесты.
Звенит миллион
Колокольчиков в нем.
И если коснетесь
Вы клавиш челесты,
Раздастся такой же
Пленительный звон!
В ее голосок
Влюблены все на свете,
И даже Чайковский
Влюбился в него
Он звоном челесты
Озвучил в балете
Танцующей феи Драже
Волшебство.
Если мог бы в наше время
Заглянуть гусляр Садко,
Долго он чесал бы темя,
Сомневаясь глубоко:
«Не пойму я, это Русь ли,
Где во время всех пиров
Добрый люд плясал под гусли
Даровитых мастеров?
Или это край заморский,
Чужедальний и чудной,
Где родной земли – ни горстки,
Ни щепоточки одной?
Не умеют чин по чину
Тут закатывать пиры,
И везде тоска-кручина
Здесь без гусельной игры.
На столе фазан ли, гусь ли –
Пир не яствами хорош,
А застольным певом гуслей,
Что бросает в пляс и в дрожь!»
Баянист развлечься хочет,
За бока баян берет
И щекочет их, щекочет –
Отдышаться не дает!
Кнопки пальцами считает
Раздвигает плавно мех,
И оттуда вылетает
Музыкальный,
Звучный смех.
На гусениц похожа
Гармошка-концертинка.
Ползет, на пузе лежа,
К друзьям на вечеринку.
То выгнется красиво,
То крепко тельце съежит,
Хотя не ест крапивы
И кочанов не гложет.
Но любят все за это
Ее еще сильнее!
И весело куплеты
Поют в дуэте с нею.
Вот на сцене музыкальной
Пять котлов стоят рядком.
Отразился в них зеркально
Весь оркестр целиком:
Контрабасы, трубы, скрипки,
Флейты, арфа и рояль,
Даже зрителей улыбки
И рядов последних даль!
Вот как выглядят литавры,
А звучат, как сильный гром,
Или топот динозавра
Где-то рядом, за бугром.
Однажды Карла изнутри
Вдруг совесть покарала,
И Кларе Карл сказал: «Бери
Назад свои кораллы!
Зачем коралловый браслет
Мне в бархатном футляре?
Верни мне лучше мой кларнет, —
Сказал он робко Кларе. –
Сто лет на нем я не играл!
А ты сто лет играла!
Вернул тебе я то, что крал,
И ты верни, что крала!»
Сказать решила Клара «нет»
Кораллы взяв сначала,
Но ей во рту мешал кларнет,
И Клара промолчала.
Федот у Глафиры
Похитил сапфиры.
Глафира взяла
У Федота фагот.
Была в Новый год
Без сапфиров Глафира,
Федот без фагота
Грустил в Новый год.
Когда под гитару танцует испанка,
То нет ничего музыкальней вокруг,
Чем двух каблуков удалая чеканка
И двух кастаньет озорной перестук.
В порывистом танце звучат кастаньеты,
Как быстрое щелканье рачьих клешней,
И вместо колечка на палец надеты,
Чтоб танец задорнее стал и слышней.
По форме, как две половинки каштана,
Дощечки зажатых в руке кастаньет,
Но я «каштаньетами» звать их не стану,
А то заругает меня логопед.
Почетная должность – играть на органе
Своими руками, своими ногами!
Орган –это музыки пышный дворец.
Органную музыку слышит Творец
И благословляет под это звучанье
Кого на крещенье, кого на венчанье.
И ангелы любят послушать орган,
Особенно дорог им Бах Иоганн –
Один на плечо тебе сядет, как птаха,
И просит: «Сыграй нам, пожалуйста, Баха?»
В Италии, в Италии
Есть город на воде,
Там все дома по талию
Затоплены везде.
Там стаи голубиные
С ладоней хлеб клюют,
И всюду лодки длинные
По улицам снуют.
А каждой лодкой узенькой
Там правит рулевой
И по дороге музыкой
Нас балует живой.
Стоит он с мандолиною
На краешке кормы,
И песенкой старинною
Баюкаемся мы.
Причудливо загнут внизу саксофон –
Не выдумать формы красивей –
Как будто бы свесился с ветки питон
И замер в изящном извиве.
А музыка, как продолженье его,
Скользит с грациозностью змея.
И нет равнодушного к ней никого,
И все околдованы ею.
Мне мостик через речку
Напомнил ксилофон,
Где в ряд лежат дощечки,
И свой у каждой звон.
Дрожат они легонько
На стареньких гвоздях,
Когда колотят звонко
В них палочки дождя.
О, чудесный голос флейты,
До чего же ты хорош,
Если даже лютых змей ты
Крепко за душу берешь!
Смело вьешь из них веревки,
Одурманиваешь так,
Что кивают хладнокровки,
Головами точно в такт.
И трясясь в змеином брейке,
Капюшоны распустив,
До упаду пляшут змейки
Под волнующий мотив.
Пила – рабочий инструмент.
Захочешь – свалит елку,
Скамейку выпилит в момент,
Скворечник или полку.
Все без единого сучка,
Без щепки пустячковой!
А вот в компании смычка
Пила – предмет смычковый.
Она народный инструмент,
Который без ошибки
Сыграет Моцарта в момент
Ничуть не хуже скрипки.
Нигде ни нотки не соврет
И двигается гибко,
Пока смычок не отберет
Завистливая скрипка.
Вот шаман якутский старый
Крепко сжал в зубах варган:
Тренькнул – ветер дунул ярый,
Бренькнул – взвился ураган!
Бурю быстренько сварганил,
Снеговой намел курган –
Пошумел, похулиганил
И в карман убрал варган.
ПОРТРЕТ С ЛЮТНЕЙ
Герой старинного портрета,
В обнимку с лютней вы сидите
И, как в окошечко кареты,
На мир задумчиво глядите.
А если б вы сейчас ожили,
То, кружевной тряхнув манжетой,
Тогда бы всех обворожили
Своей игрой на лютне этой.
И веселей бы стало, людней
У вас в картинной галерее,
Где все, заслушиваясь лютней,
Рвались похлопать вам скорее,
И без конца дарили розы,
Беря автографы при этом!
Но, к сожаленью, смена позы
Непозволительна портретам.
Горн блестящий пионерский –
Голос детства моего!
И сегодня просто зверски
Я скучаю без него:
По тому, как он задорно
В летнем лагере гудел,
Как сверяли мы по горну
Распорядок разных дел,
Как сдувал он нас с постелей,
На линейку созывал,
Как обедать мы летели,
Если горн сигнал давал,
Как по-дружески покорно
Исполняли клич любой
Гордо поднятого горна
К нежной выси голубой!
Возмущается гармошка:
«Больше нету сил терпеть,
Как дурацкая застежка
Не дает мне песни петь!
Не пускает растянуться,
Развернуть длину свою.
Помогите расстегнуться!
Разрешите, я спою!»
Какое блаженство – стучать по тарелкам!
Лупить по большим и дубасить по мелким!
Чтоб стены бетонные в зале дрожали!
Чтоб зрители на пол со стульев съезжали!
Чтоб воздух искрился разрядами тока,
Не выдержав мощи тяжелого рока!
Посреди небесной сини,
Там, где купола янтарь,
В колокольной паутине
По веревкам бьет звонарь.
Сложной сетью управляет
Со сноровкой паука,
Землю с Пасхой поздравляет,
Оглушая облака!
Крепко держит он в охапке
Мощный хор колоколов
И сшибает звоном шапки
Там внизу с людских голов.
Ах, какие выкрутасы
Могут делать маракасы!
Я бы ими тряс, и тряс, и
Тряс, и тряс, и тряс, и тряс!
Их приятный шум сыпучий
На любой годится случай –
И для пенья, и для пляса
Он подходит в самый раз.
Ну, а если маракасы
Расписать, как две мордасы,
И веселые гримасы
Сделать красками на них,
Сразу станут маракасы,
Как смешные лоботрясы
С головами из пластмассы
Или тыковок сухих.
Росла в австралийском лесу диджериду,
Не зная про свой уникальный вокал,
Была эвкалиптом, раскидистым с виду,
И зеленью сочной кормила коал.
Но стал угощеньем голодным термитам
Густой эвкалипт со злосчастной судьбой,
И те пообедали им с аппетитом,
Оставив проеденной полой трубой.
Однако один из туземцев-бушменов,
Скача на своем ездовом кенгуру,
Заметил гигантскую дудку-полено
И сразу же кенге скомандовал: «Тпру!»
На силу довез он до дома находку,
Почистил, покрасил и воском натер.
Теперь вот сидит и гудит ей в охотку
Для братьев туземных своих и сестер.
И даже туристов ведут к нему гиды,
Ведь нет впечатлений острей и свежей,
Чем хрип исполинской трубы-диджериду
И этот чудной австралийский ди-джей.
Голос – это самый тонкий
Музыкальный инструмент,
Самый сложный, самый звонкий,
Ярче самых ярких лент!
Он и хрупкий, словно волос,
Он и сильный, как тайфун,
Сам в себе имеет голос
Миллион незримых струн!
В нем так много разных клавиш,
Молоточков и колков,
Что себе и не представишь,
До скончания веков!
От природы у кого-то
Он волшебный, золотой,
Но тяжелая работа –
Ведать этой красотой.
Источник