Я посвящаю этот стих. Глосса
Глосса и посвящение Семёну Яковлевичу Надсону.
Не говорите мне «он умер». Он живёт!
Пусть жертвенник разбит — огонь ещё пылает,
Пусть роза сорвана — она ещё цветёт,
Пусть арфа сломана — аккорд ещё рыдает. Семён Надсон
****************************************
Я посвящаю этот стих тому поэту.
Которого звезда уж больше не взойдёт.
Но он оставил явный след — творенье свету!
Не говорите мне «он умер». Он живёт!
Живёт в стихах, в душе и в памяти не тает.
Забыть его не смогут люди никогда,
Проходят дни, недели, месяцы, года.
Пусть жертвенник разбит — огонь ещё пылает.
Да, он поэт! Ему талант подарен Богом,
Его душа навек отправилась в полёт,
Хотя она всегда присутствует в тех строках.
Пусть роза сорвана — она ещё цветёт.
Конечно вам, как мне, поэта не хватает.
Но похоронный марш сыграл давно оркестр,
И на граните — эпитафия и крест.
Пусть арфа сломана — аккорд ещё рыдает.
Источник
Семён Надсон
Он жил для Родины, для мира, для людей,
и шла за ним толпа в смирении покорном.
Их слух придирчивый мелодией своей
он с радостью пленял так грустно, непритворно.
Не зная радостей, с отвагою в груди,
учил он забывать про личные страданья.
Дано вам видеть, что там ждёт нас впереди?
Тогда внимайте молча, затаив дыханье.
Не говорите мне — он умер. Он живёт!
Пусть солнца уже нет – заря ещё пылает.
Пусть роза сорвана – она ещё цветёт.
Пусть арфа сломана – аккорд ещё рыдает.
«Эта песнь соловьиная, звонкая, страстная…»
Жгучий, но быстротечный свет поэтической звезды Семёна Надсона излился на поколения 80- 90-х годов XIX века.
То был период нервный и сложный для российской истории, а, значит, и литературы. Пылкость и горечь, сентиментальность и цинизм, мрачное и героическое, — вот поветрия, охватившие в это время страну. Должно быть, они и породили феноменальную популярность нашего героя.
Основные поэтические инструменты Надсона — исповедальность и чувствительность, из которых он соткал нежно сверкающий воздушный шар и парил с ним в отечественных эмпиреях. Недолго, но эффектно. Под восторженный лепет и громкие аплодисменты почитателей.
Надсон наполнил свой поэтический летательный аппарат небывалой горючей смесью из русского плача, псевдореволюционной риторики, доверительной лирики и кичливого манифеста. Нечто бурливое, эклектично-абстрактное, нежное соловьиной трелью несётся из-под его болезненного пера. И эта эклектика пришлась по вкусу довольно многочисленному, уже вполне сформировавшемуся сорту читающей публики той эпохи.
Как сказалось на популярности поэта его детство – «тёмная и печальная история», по свидетельству самого Семёна Яковлевича?
Он родился в Петербурге 26 декабря гремучего пореформенного 1862 года. Через год ребёнок остался без отца. Надворный советник, из выкрестов, Яков Семёнович Надсон, лишившись рассудка, преставился, оставив годовалого сына и беременную жену на милость провидения. Мать, Антонина Степановна, из небезызвестных Мамонтовых, решила бороться с несчастьями в Киеве: устроилась экономкой и гувернанткой к некоему Фурсову. Что-то пошло не так на берегах Днепра. И через семь лет вдова с двумя детьми возвращается в столицу, под крыло брата, Диодора Степановича. И выходит замуж за чиновника Фокина. И заболевает чахоткой, а Фокин, как и первый её избранник, сходит с ума и вешается. И происходит всё это в том же Киеве.
Тут наступает нищета. Теперь уже другой брат, Илья, протягивает руку помощи. Вытаскивает обратно в Петербург горемычное семейство. Но в 1872 году страдания несчастной женщины наконец, прекращаются: она умирает, а детей распределяют по дядьям. С этих пор Семён с сестрой растут врозь. Будущий властитель дум остаётся у Ильи Степановича. Дядя отнюдь не монстр, в его семье к Семёну были ровны и даже нежны.
Семён учится пансионером в военной гимназии. Так решил благоразумный дядя, и ничего худого в этом нет – военная карьера оптимальна для «найдёныша». Жаль только, что она самому мальчику совсем не подходит. Самолюбивый и избалованный, как это ни парадоксально при таком детстве, Семён вынужден после гимназии отправиться по служебной лестнице,- в Павловское военное училище в 1879 году.
Ещё в гимназии у Надсона «пошли» стихи. Он носит рукописи по редакциям – их печатают! Дебют — стихотворение «На заре» – берёт журнал Вагнера «Свет» в 1878 году. Дальше – публикации в «Мысли», «Слове», «Санкт-Петербургских Ведомостях». Более того – их уже рецензируют!
Надсон, курсант-гимназист, даже выступает в концертах. Читает свою знаменитую поэзу «Иуда» – и срывает большой, обнадёживающий успех. Да только… со стихами, как водится, рифмуется первая любовь. К сестре соученика Н.М. Дешевовой. Он становится её паладином до самой смерти — своей и её. В том же приметном 1878 году девушка умирает от туберкулёза.
Сам Семён заболевает через год. Далее – пунктиром: «академический отпуск» — лечение в Тифлисе. Возвращение в училище. Учёба, причём очень исправно. Знакомство с Плещеевым и его престижными «Отечественными записками».
Поэт закончил училище изрядно и получил распределение в Кронштадт, в Каспийский пехотный полк, подпоручиком, при том, что сам о себе говорил: «…к науке убивать никаких наклонностей не имею».
К чести Надсона, попав в Кронштадт, он не хнычет, а пытается обустроиться комфортно, с литературным привкусом, наезжая по возможности в Петербург. Печатается бодро в «Деле», «Устоях», « Русской мысли». Заводит на своей квартире юморное пиитическое «Общество Редьки»: молодые словесники читают грамотные свежие стихи под скрипку и гитару, а в центре стола красуется свежесрезанная редька. И, главное, Семён получает какое-никакое жалованье и наконец-то независим от дядиной опеки.
Всю свою жизнь, где были сиротство, безумие, смерти, туберкулёз и унижение (жестковыйная планида!), Надсон ждал признания и освобождения, хотя бы мнимого, от житейских тисков. И вот он добрался до самостоятельности – и пусть не славы, но младшей сестры её – известности.
Друзья и Литературный фонд собирает деньги для его лечения за границей. Параллельно поэт освобождается вчистую от службы, со спокойной душой отправляется лечиться и пишет, пишет — в Висбадене, Ницце, Берне…
За границей же Семён Яковлевич встречает выход своего первого и последнего поэтического сборника. 1885 год. Европейское лечение не идёт ему впрок. Он возвращается в Россию и принимает предложение от журналиста Кулишера — поработать в его газете «Заря». Опять в Киеве! Надсон пишет литературные фельетоны, критические статьи, ну, и рифмы слетаются к нему листьями знаменитых киевских каштанов.
Но, увы, судьба и жизнь поэта зависят теперь только от печальной кривой — ленточки ртути в термометре. Надсон пытается перехитрить болезнь лечением в туберкулёзном приёмнике Ялты, имеющем фатальную славу. Тут и получает предсмертный удар, но не от палочки Коха.
Известный критик Буренин излил на страницы «Новом времени» жёлчью кипящий пасквиль: «. Надсон жалкий паразит, представляющийся больным, умирающим калекой, чтобы жить за счёт благотворительности». Молодец Буренин, подпихнул ко гробу! Надсон записал в те дни: «. Хотел ехать из Ялты в Петербург, стреляться, или ещё как, да куда там, руки не поднять».
31 января 1887 года Семён Надсон умирает. Хоронить его везут из Ялты в Петербург. Пароход «Пушкин» с его прахом по дороге в Севастополь зашёл добрать угля в Одессу. К порту было не подойти: толпа стояла стеной. Шляпки, студенческие фуражки, в толпе рыдания и обмороки… В Петербурге до Волкова кладбища гроб с поэтом несли на руках.
Стихи Надсона были чрезвычайно популярны, их учили наизусть. Собрание его произведений переиздавалось десятки раз, включая выход огромного для тех времён тиража в 10000 экземпляров. Поэзия Надсона оказала большое влияние на творчество поэтов-символистов.
Сам Надсон в своей давно забытой славе ничуть не виноват. Никакого самодовольства и позы в его вынужденном принятии аполлонического венца не было. Наоборот, в его дневниках и письмах видны скромность и саморазрушительная рефлексия. Она связана с мучительным, самым главным вопросом: есть ли у него поэтический Дар, или всё происходящее с ним и вокруг него — массовый психоз, ошибка, мистификация, к которой он сам не причастен. И вообще, имеют ли право на существование его стихи? Он не шутя взыскует правдивого ответа, без тени авторского кокетства постоянно обращается с этим наваждением к серьёзным литературным судиям. К Плещееву, своему «крёстному отцу» в словесности, Оболенскому, Полонскому… Те успокаивали, не давали в обиду, поощряли, взывали…
Почему? Это первый «надсоновский» вопрос. Возможно, потому что чахоточный поэт – страдалец с самого сиротского детства, вызывал у армии поклонников непреодолимое желание пожалеть, помочь, пожертвовать. Среди них были мэтры, редакторы и издатели, печатавшие в своих газетах и журналах горемыку-найдёныша. Искушённые законодатели окололитературных мнений, может быть, соблазнились тонким «продюсерским» ходом, ловко «пиарились», как бы мы сейчас сказали, за счёт новоявленной звезды?
Затея не новая: так Некрасов « открывал» Чернышевского и Добролюбова и как на оброк тащил их в свой «Современник» вместе с другими разночинцами в ущерб интеллигентным «аристократам духа» — Тургеневу и Фету. Бюджет некрасовского журнала резко скакнул вверх, и значит, «новые люди» стали удачным редакторским вложением.
Может, и Надсон был лакомой конфеткой для привлечения подписчиков… Что, грубо, цинично? Или, всё-таки, в любви к нему был трепет благородства, подпадание под гипноз очарования скорбной фигуры молодого обречённого сладкопевца? Может быть, разномастная толпа «обожателей» втянула в свою бескорыстную орбиту и многоопытных серьёзных мужей? Кто знает… Всё-таки дело происходило в России, где приветствовались сопереживание, любовь к страдальцам, особенно красивым и романтичным. Православная религия придавала народу метафизику жертвенности. Тоже не исключено. Во всяком случае, деньги на лечение поэта, выданные Литературным фондом и частными жертвователями, отдалили его неминуемую смерть.
Но, какие предположения ни выдвигай, результат бесподобен! Пять прижизненных переизданий (за три года) одного только поэтического сборника. Пушкинская премия Академии наук. Посмертные многочисленные «всплытия» разбросанных по периодике фельетонов и статей, дневники и письма… Такого не знали Пушкин, Гоголь и Некрасов.
И всё-таки, кто были читатели и почитатели, пленённые двусмысленной музой своего несчастного любимца? Бранчивые определения Достоевского довольно прозрачны: «. семинаристы, поповичи, неучи» и проч.
И действительно, — гимназисты, студенты, курсистки, праздные, но хлопотливые дамы, мелкая чиновная братия. А с ними честолюбцы, бредящие либерально-революционными идеями. В стране происходило невиданное брожение. Умиление и тоска по социально- фантастическим идеалам соседствовали с террористическим кипением. Образ «юноши бледного со взором горячим», подхваченный (а впоследствии растоптанный) символистами Брюсовым и Бальмонтом, в конце XIX века будоражил неокрепшие умы. Своей легкочитаемостью, звонким словоупотреблением Надсон будил в сердцах «молодёжи» хмель и судороги, тоску по неясным, но грандиозным свершениям. Искренность подкупала, «обречённость» и призывы «к правде и добру», «торжеству разума и справедливости» портили вкус и нравы. Жертвенность и аскетичность воспаляли воображение. Всё это вещи простецкие, легко доступные, кисло-сентиментальные, но уж никак не опасные. Нечаевщиной или каракозовщиной всё это не грозит. Зато имеет место «надсоновщина», сладко-пылкая и умильно-тревожная. Не скуплюсь на эпитеты, потому что, повторюсь, Семён Яковлевич сам страшился какого-то подвоха, несовершенства своих творений.
Что до самих стихов, хороши они или плохи? Останутся услаждать слух потомков, или жадная Лета поглотит их? Как быть нам с поэтическими текстами как таковыми, несмотря на пренебрежительные слова Маяковского: «. между нами, вот беда, позатесался Надсон, ну-ка мы его куда-нибудь на «ща»!»?
Ещё в пятом классе своей военной гимназии маленький Семён Надсон показал стихи «Сон Ивана Грозного» (!) учителю словесности. И сказал словесник : «Язык образный, есть вымысел и мысль, только некоторые стихи неудобны в стилистическом отношении».
…Между прочим, стихотворения Надсона исполняли Андрей Белый и Фёдор Шаляпин. Сохранились архивные звукозаписи.
О. Э. Мандельштам считал, что если у пишущего стихи найдётся хотя бы пара строк, способная соответствовать высокому званию поэта, то автор имеет право на свою собственную чашу за пиршественным столом. Такая « пара строк» у Семёна Яковлевича Надсона определённо найдётся. Вот это, например, стихотворение, всё объясняющее:
Завеса сброшена: ни новых увлечений,
Ни тайн заманчивых, ни счастья впереди;
Покой оправданных и сбывшихся сомнений,
Мгла безнадёжности в измученной груди.
Как мало прожито — как много пережито!
Надежды светлые, и юность, и любовь.
И всё оплакано. осмеяно. забыто,
Погребено — и не воскреснет вновь!
Источник
Имя на поэтической поверке. Семён Надсон
«Не говорите мне: «он умер», — он живёт,
Пусть жертвенник разбит, — огонь ещё пылает.
Пусть роза сорвана, — она ещё цветёт,
Пусть арфа сломана, — аккорд ещё рыдает. »
Эти строчки, посвященные Семёном Надсоном Александру Пушкину, как нельзя лучше относятся и к его собственной поэзии.
Одной из главных в творчестве Семёна Надсона является тема предназначения поэта и поэзии.
Во многих произведениях отчётливо выражена идея гражданского долга поэта перед отечеством и народом, сопряжённая прочти всегда с мотивами борьбы и протеста против существующего строя, исполненных большими страданиями.
Отсюда – «любимые» мотивы разочарования, безысходности, одиночества в толпе.
Характерной чертой поэзии Семёна Надсона было дружеское обращение к современнику, высокая степень доверчивости и камерности между поэтом и читателем.
Более 100 стихотворений Семёна Надсона положено на музыку, к его творчеству обращались такие выдающиеся композиторы как А.Г.Рубинштейн, С.В.Рахманинов, Ц.А.Кюи.
Семён Яковлевич Надсон (26 декабря1862 года, Санкт-Петербург – 31 января 1887 года, Ялта) – русский поэт.
Семён Яковлевич Надсон родился в Петербурге, в семье надворного советника еврейского происхождения, принявшего христианство, Якова Семёновича Надсона и Антонины Степановны Мамонтовой, происходившей из русской дворянской семьи.
Отец, хороший музыкант, умер, когда сыну было 2 года, дочери Анне полгода.
После смерти мужа Антонина Степановна с детьми жила в Киеве, куда переехала, и работала экономкой и учительницей, и содержала собственными трудами себя и двоих детей.
В Киеве, Семён общался с родственниками по отцовской линии, евреями, где они имели недвижимую собственность.
Знал он ещё одного родственника, по отцу, по фамилии Юрский, который служил под Тифлисом в армии.
В 1872 году Семёна отдают пансионером во 2-ю военную гимназию Петербурга, а его сестру – в Николаевский институт.
Весной 1873 года мать Семёна умерла от чахотки, в возрасте 31 года.
Семёна взял под своё попечение брат матери Илья Мамонтов, а его сестру Анну, другой брат – Диодор Мамонтов.
Надо сказать, о еврействе Семёну то и дело напоминали дядя и тётя по материнской линии (русские дворяне Мамонтовы), на чьих хлебах, он оставшийся в восемь лет круглой сиротой, рос и воспитывался.
«Когда во мне, ребёнке, страдало оскорблённое чувство справедливости, — записал Семён Надсон в 1880 году, — и я, один, беззащитный в чужой семье, горько и беспомощно плакал, мне говорили:
«Опять начинается жидовская комедия!» — с нечеловеческой жестокостью, оскорбляя во мне память отца».
Эти слова особенно остро уязвляли мальчика «с чуткой душой, болезненно чуткой душой», у него «сердце рвалось от муки», и он намеревался даже свести счёты с жизнью.
«Я брошу вам в глаза то, что накипело у меня в больной душе, взывал он к своим кормильцам, и если в вас есть искра совести и справедливости, вы поймёте, что дело пахнет уже не комедией, не жидовской комедией, а тяжёлой, невыносимо тяжёлой драмой.
Не денег проклятых мне нужно» — мне нужно чувства, поддержка, доверие ко мне, уважение памяти моих покойных родных!»
Однако трудно было требовать от дяди, Ильи Мамонтова, который считал брак матери Семёна «с каким-то жидовским выкрестом» позорным, уважения к отцу Надсона.
По словам дяди, «позорное пятно еврейства он сможет смыть только военной службой, для него это единственный выход».
Дядя-опекун в дальнейшем ,всё сделал для того, чтобы племянник, пошёл только по военной стезе.
Но Семёну была тягостна опека юдофобской родни и их докучливые советы.
Семён, марсово ремесло, военное, называл искусством « убивать людей по правилам и заявлял: «Мне ненавистна так называемые военные науки».
Тётя то и дело пеняла ему на «жидовскую невоспитанность».
Недаром, горестные воспоминания и чувства о обездоленном детстве, легли затем, в 1885 году, в знаменитое стихотворение: Я рос тебе чужим, отверженный народ…», где прямо отожествляет себя с гонимыми евреями. Текст сей признали, со временем, шедевром русско-еврейской литературы.
Первое время пребывания в гимназии, с 1872 года, Семён учился очень хорошо, но в последних классах он, по собственному признанию, стал ужаснейшим лентяем, целые дни сидел за стихами, а уроки готовил только для «больших оказий».
Единственным ярким воспоминанием в гимнастический период Семёна Яковлевича была его горячая любовь к Наталье Михайловне Дешевовой, сестре товарища по гимназии.
Внезапная смерть Натальи Дешевовой, в марте 1879 года, стала ещё одним тяжким ударом для юноши.
Память о Натальи Дешевовой ,Семён Яковлевич сохранил до конца своей жизни, ей он посвятил многие свои стихотворения: «Да, это было всё», «Два горя», «За что?», «Над свежей могилой» и другие.
«Над свежей могилой».
Памяти Н.М.Д.
Я вновь один – и вновь кругом
Всё также ночь и мрак унылый,
И я в раздумье роковом
Стою над свежею могилой:
Чего мне ждать, к чему мне жить,
К чему бороться и трудиться:
Мне больше некого любить,
Мне больше некому молиться.
14 марта 1879 года.
В 1878 году, Семён Надсон отнёс своё стихотворе6ие в журнал «Свет» и оно было принято.
В следующем году, в «Санкт-Петербургских ведомостях», появилась первая рецензия, на творчество Семёна Надсона, в которой хвалили, в частности, стихотворение «Христианин».
В 1879 году Семён Надсон испытал первое литературное торжество, читая на концерте в гимназии своё стихотворение «Иуда». Стихотворение имело большой успех и его впоследствии напечатали в журнале «Мысли».
Его произведения с 1878 года публиковали в журнале «Отечественные записки», «Слово», «Дело» и других демократических изданиях.
Расцвет поэтической деятельности Семёна Надсона относится к 80-м годам 19 века. Семён Надсон выступил в эпоху «безвременья» как гражданский поэт.
Однако гуманистические идеалы у него всегда слиты с нотами отчаяния, безнадёжности, усталости от борьбы, это наглядно прослеживается в стихотворении:
Дураки, дураки, дураки без числа
Всех родов, величин и сортов,
Точно всех их судьба на заказ создала,
Взяв казённый подряд дураков.
Если б был бы я царь, я б построил им дом
И открыл в нём дурацкий музей,
Разместивши их всех по чинам за стеклом
В назиданье державе моей.
В 1879 году Семён Надсон окончил курс гимназии и по настоянию своего опекуна поступил в Павловское военное училище.
Пребывание в Павловском военном училище его тяготило. Запись в дневнике тех лет гласило: «Военная служба противна, офицером хорошим никогда не буду, моя горячность, и неумение себя сдерживать приведут меня под суд, заниматься хорошо я тоже не могу, стоит ли тратить время и силы на изучения науки убивать людей!
А ведь эти силы и способности могли бы развиться и приносить пользу!
Собственные мечты мои – университет или консерватория. Одним словом, куда угодно – но не в военную службу!
Она мне невыносимо противна и идёт совершенно в разлад с моим характером и способностями».
Вскоре он простудился на ученье, и врачи констатировали начало чахотки. Семён Надсон за казённый счёт отправили в Тифлис, лечиться, где он провёл год.
Осенью 1880 года Семён Надсон вернулся в училище. 1882 год ознаменовался самым важным событием в литературной судьбе Семёна Надсона – поэт А.Н.Плещеев пригласил его в лучший демократический журнал того времени «Отечественные записки», где Семён Надсон дебютировал «Тремя стихотворениями»
Плещеев помог молодому поэту своим участием, расположением и литературными советами. «Его я считаю, своим литературным крёстным отцом и бесконечно обязан его теплоте, вкусу и образованию, воспитавшим мою музу», — писал Семён Яковлевич в своей автобиографии.
Лучшие журналы «Дело», «Устои», «Русская мысль» наперебой печатают его стихотворения.
В 1882 году Семён Яковлевич окончил Павловское военное училище и был отправлен служить подпоручиком в Каспийский полк, стоявший в Кронштадте.
Поэт жил с товарищами по полку в двух комнатах, жизнью богемы, вечно у них были гости, шли шумные разговоры, раздавался звон гитары и звуки скрипки. Семён Надсон был одарён музыкальными способностями.
Летом 1889 года Семён Яковлевич слёг в постель, у него открылась на ноге туберкулёзная фистула – явление весьма часто и предшествующее туберкулёз лёгких.
Некоторое время после увольнения из армии Семён Надсон, следуя своей заветной мечте, быть поближе к литературе, был секретарём редакции журнала «Неделя».
Оставшиеся считанные годы своей жизни Семён Яковлевич лечился и делал операции в Германии, Швейцарии и на юге Франции.
В Ницце Семёну Яковлевичу сделали две операции, которые оказались не очень удачными.
Ни тёплый климат, ни ещё две мучительные операции туберкулёзной фистулы ноги, которые ему сделали в Берне, столице Швейцарии, ни к чему не привели.
Вернувшись в Россию, Семён Надсон объявил близким ему людям, что ни за что не поедет за границу, потому что умереть хочет в России, дома, остановились на Ялте.
Находясь в Ялте, Семён Надсон получил радостное известие за первый сборник стихов, вышедший в 1885 году, он был удостоен Пушкинской премии Академии наук.
Этот сборник стихотворений принёс Семёну Надсону огромный успех. При жизни поэта книга выдержала 5-ть изданий, а до 1917 год её успели переиздать 29-ть раз.
31 января 1887 года Семён Яковлевич Надсон умер.
Тело его было перевезено из Ялты в Петербург.
В Одессу гроб прибыл на пароходе «Пушкин» и был встречен толпою молодёжи, были также и сотрудники газет.
В Петербурге, на вокзале, толпа состояла также преимущественно из молодёжи, было много и литераторов.
На следующий день 16 февраля, молодёжь несла гроб любимого поэта на руках до Волкова кладбища.
Могила Семёна Яковлевича Надсона на Литераторских мостках в Санкт-Петербурге – находится в нескольких шагах от могил Добролюбова и Белинского.
Недаром, в своё время, поэт Дмитрий Кедрин сказал: «Есть обычай у поэтов, сойдясь в кружок, оплёвывать друг друга».
И Игорь Северянин не исключения, к сожалению, из этого правила, в начале ХХ века написал едкое четверостишие:
«Я сам себе боюсь признаться,
Что я живу в такой стране,
Где четверть века центрит Надсон,
А я и Мирра – в стороне».
Я в 2013 году был приятно удивлён, купив на центральной почте, в киоске
г.Спасска, сборник избранных произведений, где на обложке, позолоченными буквами, было написано «Великие поэты» и портрет Семёна Надсона, книга под порядковым номером №56.
Выпущена — издательский дом «Комсомольская правда», издательства «НексМедиа», тираж 5000 экз., 240 страниц. Название книги «Ночные тени».
В эту серию из ста книг вошли имена российских и зарубежных поэтов, достойных внимания и любви большинства поклонников поэзии.
Пушкин и Есенин, Шекспир и Мицкевич, Винокуров и Самойлов…
И конечно, произведения талантливого поэта Семёна Надсона, заняли среди них достойное место.
Судьбе было уготовано предоставить Семёну Надсону всего ничего, 24 года жизни, однако его гражданской лирике присущи искренность и драматизм, и это сближает лирику Семёна Надсона с поэзией Николая Некрасова и его школы.
С Лермонтовым Семёна Надсона роднит мотив романтического страдания личности, которая пришла не ко времени и чужда обществу.
Семёну Яковлевичу Надсону, ушедшему из жизни так рано – в 24 года, суждено было обрести не только всероссийскую, но и всемирную известность.
Из поэтического наследия Семёна Надсона.
***
Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат,
Кто б ты ни был, не падай душой.
Пусть неправда и зол полновластно царят
Над омытой слезами землёй,
Пусть разбит и поруган святой идеал
И струится невинная кровь, —
Верь: настанет пора – и погибнет Ваал,
И вернётся на землю любовь!
Не в терновом венце, не под гнётом цепей,
Не с крестом на согбенных плечах, —
В мир придёт она в силе и славе своей,
С ярким светочем счастья в руках.
И не будет на свете ни слёз, ни вражды,
Ни бескрестных могил, ни рабов,
Ни нужды, беспросветной, мертвящей нужды,
Ни меча, ни позорных столбов!
О мой друг! Не мечта этот светлый приход,
Не пустая надежда одна:
Оглянись, — зло вокруг чересчур уж гнетёт,
Ночь вокруг чересчур уж темна!
Мир устанет от мук, захлебнётся в крови,
Утомится безумной борьбой –
И поднимет к любви, к беззаветной любви,
Очи, полные скорбной мольбой.
1884 год.
Любви, одной любви! Как нищий подаянья,
Как странник, на пути застигнутый грозой,
У крова чуждого молящий состраданья,
Так я молю любви с тревогой и тоской.
1884 год.
Я рос тебе чужим, отверженный народ,
И не тебе я пел в минуты вдохновенья.
Твоих преданий мир, твоей печали гнёт
Мне чужд, как и твои ученья.
И если б ты, как встарь, был счастлив и силён,
И если б не был ты унижен целым светом, —
Иным стремлением согрет и увлечён,
Я б не пришёл к тебе с приветом.
Но в наши дни, когда под бременем скорбей
Ты гнёшь чело своё и тщетно ждёшь спасенья
В те дни, когда одно название «еврей»
В устах толпы звучит как символ отверженья.
Когда твои враги, как стая жадных псов,
На части рвут тебя, ругаясь над тобою, —
Дай скромно стать и мне в ряды твоих бойцов,
Народ, обиженный судьбою!
1885 год.
Верь в великую силу любви.
Свято верь в её крест побеждающий,
В её свет, лучезарно спасающий
Мир, погрязший в грязи и крови,
Верь в великую силу любви!
1882 год.
Не упрекай себя за то, что ты порою
Даёшь покой душе от дум и от тревог,
Что любишь ты поля с их мирной тишиною,
И зыбь родной реки, и дремлющий лесок;
Что песню любишь ты и, молча её внимая,
Пока звучит она, лаская и маня,
Позабываешь ты, отрадно отдыхая,
Призыв рабочего, не медлящего дня;
Что не убил в себе ты молодость и чувство,
Что не принёс ты их на жертвенник труда,
Что властно над тобой мирящее искусство
И красота тебе внятна и не чужда!
1884 год.
Только утро любви хорошо: хороши
Только первые, робкие речи,
Трепет девственно-чистой, стыдливой души,
Недомолвки и беглые встречи,
Перекрестных намёков и взглядов игра,
То надежда, то ревность слепая;
Незабвенная, полная счастья пора,
На земле – наслаждения рая.
Поцелуй – первый шаг к охлажденью: мечта
И возможной и близкою стала;
С поцелуем роняет венок чистота
И кумир низведён с пьедестала;
Голос сердца чуть слышен, зато говорят
Голос крови и мысль опьяняет:
Любит тот, кто безумней лобзает…
Светлый храм в сладострастный гарем обращён.
Смолкли звуки священных молений,
И греховно-пылающий жрец раскалён
Знойной жаждой земных наслаждений.
Взгляд, прикованный прежде к прекрасным очам
И горевший стыдливой мольбою,
Нагло бродит теперь по открытым плечам,
Обнажённым бесстыдной рукою…
Дальше миг наслажденья, и пышный цветок
Смят и дерзостно сорван, и снова
Не отдаст его жизни кипучий поток,
Беспощадные волны былого…
Праздник чувства окончен… погасли огни,
Сняты маски, и смыты румяна;
И томительно тянутся скучные дни
Пошлой прозы, тоски и обмана.
1883 год.
Бедный ребёнок, — она некрасива!
То-то и в школе, и дома она
Так несмела, так всегда молчалива,
Так не по- детски тиха и грустна!
Зло над тобою судьба подшутила:
Острою мыслью и чуткой душой
Щедро дурнушку она наделила, —
Не наделила одним – красотой…
Ах, красота – это страшная сила.
1883 год.
Я вас любил всей силой первой страсти.
Я верил в вас, я вас боготворил.
Как верный раб, всё иго вашей власти
Без ропота покорно я сносил.
Я ждал тогда напрасно состраданья.
Был холоден и горд ваш чудный взгляд.
В ответ на яд безмолвного страданья
Я слышал смех и колких шуток ряд.
Расстались мы – но прежние мечтанья
В душе моей ревниво я хранил
И жадно ждал отрадного свиданья,
И этот час желаемый пробил.
Пробил, когда, надломанный судьбою,
Устал я жить, устал я ждать любви
И позабыл измученной душою
Желания разбитые мои.
23 июля 1878 года.
Источник