Шопен Концерты для фортепиано № 1 и №2
Великий польский композитор, “певец рояля”, родился на русской земле и детские каникулы проводил в играх с еврейскими мальчиками. Вот те нотки, из которых складывается тончайший аромат шопеновской музыки.
Музыкальный гений проявился в Шопене в раннем детстве: подобно Моцарту, он был вундеркиндом исполнителем и композитором. Его педагог Живный отказался заниматься с ним дальше, заявив, что “ничему больше не может научить его”.
Из биографии композитора:
1830
Написан «Концерт f-moll» op. 21, исполненный 17 марта на первом сольном концерте Шопена, в Национальном театре с оркестром под управлением Кароля Курпиньского. Мауриций Мохнацкий пишет: «Он полностью отдается гению музыки, которым вдохновляется и дышит».
11 октября Шопен дает прощальный концерт перед отъездом (как оказалось — навсегда) из Варшавы в Вену и Париж. В программе — новый «Фортепианный концерт e-moll» op. 11. Отзывы в прессе: «Это творение гения».
2 ноября Шопен покидает Варшаву, провожаемый кантатой Йозефа Эльснера «Рожденный на польской земле».
Известие о Ноябрьском восстании (29 ноября) застает Шопена в Вене. Знакомые и родители отговаривали его от возвращения на родину, а сам он писал: «Проклинаю минуту отъезда».
Эмиграция:
1834
Шопен отказывается подавать прошение в российское посольство о выдаче паспорта и выбирает статус политического эмигранта. Это означало, что он больше не увидит родины.
Первый концерт на самом деле второй:) Написал почти сразу, но издали сначала первый — и он стал вторым.
Шопен сам исполнил оба свои концерта. Этот концерт стал последним перед отъездом. Шопен уже никогда не вернется, только его сердце, уже после смерти, по завещанию, перевезут домой.
1 концерт
Приглашаю к прочтению французского романа :). Концерт, как и симфония ( о структуре которой шла речь в связи с Шубертом) имеет “сюжетную” основу. С той лишь разницей, что это роман не в 4, а в 3 томах 🙂
Концерты Шопена, как и его знаменитые фортепианные сонаты, наполняют отлитую классиками форму новым чувственным содержанием. В 27 концертах для клавира с оркестром,(как и в 5 концертах для скрипки с оркестром, многочисленные концертах для флейты, фагота, кларнета, валторны, арфы в сопровождении оркестра) Моцарта мы почти всегда идем по “знакомой тропинке” Allegro- Moderato — Presto. Шопен написал только 2 концерта. Но оба они- стали шедеврами классической музыки! Тропинки, проложенные Шопеном, хотя идут недалеко от знакомой нам, исхоженной много раз Моцартом, но уводят совершенно в другом направлении: в таинственный лес собственных эмоций и чувств.
Париж и 10 летняя, наполненные драматическими конфликтами, “связь” с Жорж Санд еще впереди, но основа французскому психологическому роману уже заложена Стендалем. И хотя “Красное и черное” еще не написаны, быть современником ( и соотечественником впоследствии) такой плеяды писателей как Бальзак, Гюго, Мериме — значит чувствовать мир на одной волне, видеть в одних красках.
Итак, какими же красками написаны наши полотна: масляными или пастелью? Попробуем разглядеть…
Концерт №1
Во вступлении — Шопен верен классическим образцам построения 1 части — экспозиция полностью звучит у оркестра. Предваряет экспозицию краткое вступлением тутти, в первом такте мы видим сразу три ремарки: cаntаbile (нежно), risoluto (решительно) и marcato (подчеркнуто). Эмоции зашкаливают, тем более, что нам предстоит открыть все свои самые сокровенные мысли всему оркестру! Мы помним, что главная тема экспозиции -это наш главный герой романа — звучит у всего оркестра.
Мы так привыкли ждать от Шопена интимности, камерности — что становится немного неловко открывать свои чувства кому — то, кроме рояля. Но дальше еще сложнее — и побочная партия — наша героиня — ей тоже предстоит предстать перед всем оркестром. Степень теплоты чувств к нашей героине очевидна — тема звучит в тональности ми мажор — очень теплой, радостной, нежной тональности. Уже Бах подсказал нам символы, созвучные этой тональности — свет, обновление, очищение…
На всякий случай Шопен еще раз пишет нам cantabile, хотя его еще никто не отменял с начала экспозиции.
И вот наконец право голоса переходит солисту: та же тирата, наполненная двумя форте протеста, которой нас встретил оркестр, но уже без квартового затакта — “прямая речь” автора.
Главная партия — пылкий монолог главного героя — звучит на фоне взволнованного биения сердца в левой руки. Побочная — вновь обдает нас весенним теплом — пастельными красками сольного рояля.
2 часть: Романс. Время философского размышления. Слова самого Шопена: «Larghetto — это не мощное, а скорее романтическое. Это какая-то греза в лунную ночь» Помните, как Шуберт так и не вернулся из этой страны грез?
3 часть: Финал. Рондо. Краковяк. Как романтик может почувствовать почву под ногами? Только в стихии родного танца — там, где не надо размышлять, достаточно быть.
Концерт №2
Концерт f-moll писался в пору и под очарованием любви к Гладковской, но посвящен позднее Потоцкой.
Еще один французский роман. Более порывистый и мечущийся — ведь мы помним, на самом деле — этот концерт написан раньше.
1 часть
Поразительно, что главные темы концертов написаны как по трафарету: одна и та же ритмоформула = двойной пунктир в затакте. Но какой разрыв пролегает между этими темами в интонационном плане!
В первом концерте: мы опускаемся на терцию и сразу взлетаем на кварту вверх. (С этой же решительной кварты начинается вступление у оркестра — что может быть более целеустремленного, чем кварта к тонике?)
Во втором (который на самом -то деле первый ;)) — мы падаем в “пропасть” большой сексты, надолго (целая нота) замираем на месте ( вероятно, дух захватило от страха падения). В этот момент нас подхватывают ниспадающие терции сопровождения — и мы начинаем мучительно сползать вниз, вниз, вниз…. И когда мелодия наконец-то решается сдвинуться с места, траектория ее движения уже задана: catabasis — прочерченная сотни раз риторическая фигура положения во гроб.
Как радостно осознавать, что после этого концерта будет второй (который по нумерации первый ;)) и в руках оркестра появится чистая кварта вверх — фигура Воскрешения. Жаль только, что в репризе вступления у солиста сама кварта уже исчезнет, но порыв и энергия протеста — останутся.
Пропев первую фразу до конца, спустившись вниз на целую октаву, та же ритмоформула звучит в новой, с самой напряженной и болезненной интонацией — в уменьшенной кварте. Это сжатая пружина сомнения, на которую прозвучат жесткие ответы тутти с ниспадающей интонацией — ответ неутешителен. Наша сердце начинает учащенно биться в сопровождении, и мы погружаемся в бесчисленный поток упоительным мелодий.
Тритата, которой открывает свою “прямую речь” солист — стремительно обрушивается вниз с высоты 5 октавы. А ответом на те же жесткие вопросы с интонацией уменьшенной кварты, прозвучит новая тема. В ней впервые блеснет огонек надежды: мы распахнем свой взгляд на на октаву вверх — неслыханная интонация для мелодии, которую неспособна легко пропеть не одна примадонна — это мелодия не для голоса, это мелодия вырвавшаяся из души.
Прозвучит еще много вопросов… ответы мы услышим уже в ноктюрнах и сонатах.
2 часть
Слова Шопена: «Larghetto» имеет романтический, спокойный, частью меланхолический характер. Оно должно производить такое впечатление, как будто видишь пред собой любимый пейзаж, вызывающий в душе дорогие воспоминания, как, например, в тихую, озаренную лунным светом, весеннюю ночь”
Безумно романтическая тема в каденции становится
3 часть
Яркий калейдоскоп мазурочных интонаций. Где же еще черпать силы — как не на родной почве. Как и русские богатыри, не отправялись на подвиги без горсти землицы русской, так и наш славянин Шопен всегда находит источник жизненной энергии в родных фольклорных танцевальных жанрах: краковяк, мазурка, куявяк, …..Мазурка в финале — озорная, юная, искрящаяся счастьем.
А рожок? Куда он нас зовет — на охоту, легкой рысью, весенний ветерок так и скользит из партитуры финала. Встречаем весну в красках финала 2 концерта!
Помните, мы задавались вопросом, какими красками Шопен напишет концерты: масляными или пастелью? Не знаю как вам, но всегда ожидая от Шопена тончайших пастельных оттенков, на этот раз, во многом благодаря оркестру, я слышу масляную насыщенность и густоту красок.
“Свобода, ведущая народ” — далеко не единственная картина Эжена Делакруа. У него тоже, есть тончайшие акварельные образы, написанные по воздуху:
Удивительно, что он создал два портрета — близнеца: как похожа манера и даже тональность красок: 
Ну и наша красавица не забыта: куда же без ее романов?
Портрет Жорж Санд написан в той же тональности, и это не удивительно: они действительно дружили, и видели жизнь в одних красках, в одной тональности.
И все-таки, вернемся к нашей Свободе:
Эта то, романтическое представление о революции, в котором были едины Делакруа и Шопен. С той лишь разницей, что для Делакруа — это свобода французов, а для Шопена — поляков. Как он рвался домой, узнав о революционном восстании … Но путь был закрыт, восстание подавлено, и ему осталась лишь горстка друзей, связанных с родной землей, родной почвой. Та сила, которую он черпал в родных мазурках, краковяках, куявяках и которые так наполненны жизненной энергией в финалах концертов — все это он потерял. Вот почему в его поздних мазурках звучат нотки горечи. Вот почему его личная свобода не дала ему утешения. Трупы героев, которые мы видим на переднем плане, которые, еще немного, и вывалятся на нас из рамы картины — то, что останется для Шопена на переднем плане. Это же мы слышим в стихах Мицкевича — того самого земляка, который поддерживал его в эмиграции:
К РУССКИМ ДРУЗЬЯМ1)
Вы — помните ль меня? Когда о братьях кровных,
Тех, чей удел — погост, изгнанье и темница,
Скорблю — тогда в моих видениях укромных,
В родимой череде встают и ваши лица.
Где вы? Рылеев, ты? Тебя по приговоре
За шею не обнять, как до кромешных сроков, —
Она взята позорною пенькою. Горе
Народам, убивающим своих пророков!
Бестужев! Руку мне ты протянул когда-то.
Царь к тачке приковал кисть, что была открыта
Для шпаги и пера. И к ней, к ладони брата,
Пленённая рука поляка вплоть прибита.
А кто поруган злей? Кого из вас горчайший
Из жребиев постиг, карая неуклонно
И срамом орденов, и лаской высочайшей,
И сластью у крыльца царёва бить поклоны?
А может, кто триумф жестокости монаршей
В холопском рвении восславить ныне тщится?
Иль топчет польский край, умывшись кровью нашей,
И, будто похвалой, проклятьями кичится?
Из дальней стороны в полночный мир суровый
Пусть вольный голос мой предвестьем воскресенья —
Домчится и звучит. Да рухнут льда покровы!
Так трубы журавлей вещают пир весенний.
Мой голос вам знаком! Как все, дохнуть не смея,
Когда-то ползал я под царскою дубиной,
Обманывал его я наподобье змея —
Но вам распахнут был душою голубиной.
Когда же горечь слёз прожгла мою отчизну
И в речь мою влилась — что может быть нелепей
Молчанья моего? Я кубок весь разбрызну:
Пусть разъедает желчь — не вас, но ваши цепи.
А если кто-нибудь из вас ответит бранью —
Что ж, вспомню лишний раз холуйства образ жуткий:
Несчастный пёс цепной клыками руку ранит,
Решившую извлечь его из подлой будки.
Но все это еще впереди, а пока, Шопен еще не знает о том, что он не вернется, и его нынешняя весна наполнена предвкушением любви. Рождение Венеры Ботичелли — написано в тональности наших концертов:
Картина наполнена струями Зефира(3), старательно задувающего нашу новорожденную Венеру к острову Крит. Это те самые струи весеннего воздуха, насытившие финал 2 концерта Шопена. Зефир держит в своих объятиях Флору (4), его духовная, любовь в тесном союзе с плотской, изливается дождем роз(5). Но все мы знаем, как коварна красота этого цветка — его шипы всегда будут колоть того, кто решиться быть ближе. И как бы юная Венера не стыдилась своей красоты, прячась за две веточки камыша (6) — символа скромности — усыпанное васильками платье Оры Талло (7) дает нам уверенность в любвеобильности Венеры. Василек (8)- стал символом плодородия, потому что он растет среди созревших хлебов.
Но наши васильки — будут рождены в верности: ведь они обвиты плющом (9) — это растение, «обнимающее» стволы деревьев, символизирует привязанность и верность.
Как бы Талло не старалась укрыть Венеру алой мантией, защищающей ее божественной властью ее красоты и усеянной маргаритками (символ чистоты и непорочности), Венере не пройти мимо анемонов (13). Цветы покрывают берег, на который ей предстоит ступить. Это те самые анемоны, которые вырастут от слез Венеры, пролитых над Адонисом. Романтическая любовь — без happy end’а. Возлюбленный Венеры пастух Адонис погиб на охоте от клыков кабана. Зевс, заботясь о своей любимой дочери, повелел своему брату Аиду отпускать молодого человека на полгода на землю. Адонис возвращался на землю в самом начале весны, в это же время распускаются и анемоны.И лишь вечно зеленое дерево апельсина дает нам надежду на вечную жизнь в мире, в котором шипы розы — не колят, а анемоны цветут круглый год.
Обращение Боттичелли к языческому сюжету, да еще с обнаженной натурой, может, на первый взгляд, показаться странным: в начале 1480-х годов художник вроде бы посвятил себя христианскому искусству. Дело в том, что по мировосприятию Боттичелли был близок к флорентийским неоплатоникам — кружку, возглавляемому философом Марсилио Фичино, который стремился синтезировать античную мудрость с христианской доктриной.
Согласно представлениям неоплатоников, непостигаемый Бог все время воплощает себя в земной красоте, будь то красота телесная или духовная — одна без другой невозможна. Тем самым языческая богиня у неоплатоников становилась аллегорией гласа Божьего, несущего людям откровение прекрасного, через которое спасается душа.
Такой синтез христианства и язычества присутствует и в работе Боттичелли. «Композиция «Рождения Венеры», — писала историк искусства Ольга Петрочук, — удивительным… образом заключает содержание античного мифа в средневековую сугубо христианскую схему «Крещения». Явление языческой богини уподобляется таким образом возрождению души — нагая, подобно душе, выходит она из животворных вод крещения… Немалая смелость понадобилась художнику и выдумка тоже немалая, чтобы заменить фигуру Христа победительной наготой юной женщины — сменив идею спасения аскетизмом на идею всевластия Эроса… Даже библейское «Дух божий носился над водами» здесь приравнивается ни более ни менее как к дыханию Эроса, которое воплощают летящие над морем ветры».
Тонкий синтез духовной и телесной красоты созвучен музыке Шопена. В ней, также как и у неоплатоников, удивительным образом христианская чистота наделена языческой красотой. Знаменитый жест Венеры, которым она стыдливо прикрывает грудь и лоно, Пет Рочук называет «жестом обольстительной чистоты». Рожденная для любви, сама Венера страдала от утраты своего возлюбленного. Боттичеллевская Венера действительно настолько целомудренна, что ее нагота не прельщает, а восхищает.
Источник