У ляли прошиной две ноты всем потрогать их охота
«СОЛЬНОЕ И ХОРОВОЕ НАРОДНОЕ ПЕНИЕ» (ДНХ) запись закреплена
ApeRock: музыкальные издания, самоучители, ноты
Е. Поплянова. Чики-брики-гав
Автор: Е. Поплянова
Год: 2001
Издательство: Челябинск: АвтоГраф
Страниц: 80
Формат: PDF
Размер: 2,9 МВ
Язык: русский
Серию книг Елены Попляновой «Не хочу идти на сольфеджио» продолжает выпуск под названием «Чики-брики-гав». Эта книжка адресована учащимся детских музыкальных школ, учителям музыки, детям и родителям, желающим приобщиться к миру музыки.
Вместо предисловия
Пора начать урок (музыкальные приветствия)
Ура! Вообразилия! (песни)
Весёлые музыкальные минутки (игры)
Мистер Ритм — Весёлый дирижёр (ритмические игры)
Играем всей семьей (настольные музыкальные игры)
Странички для родителей
Источник
Фантазии Ляли Плеходановой
Это – простая песня.
Бим-бам-бом.
Когда он пришёл к ней в гости,
она вышивала крестом.
Пока она с ним говорила
об этом, а может о том,
она его полюбила.
Бим-бам-бом.
Она его целовала.
Бим. Бам. Бом.
Но им было этого мало.
БИМ! БАМ! БОМ!
И под большим секретом,
Бим-Бам-Бом!
он рассказал мне летом,
как всё случилось потом.
И песня была б допета,
Но!
Бим! Бом! Бам!
Я не нашла ответа,
что делать с любовью нам.
***
Качнётся маятник, и медленное время
за ним вдогонку.
Только, знаешь, не спеши.
Так всё меняется,
что сам себе изменишь
и не поймёшь.
А для моей больной души
нет лучшего, чем ощущенье мира
и тишины.
Но будто бы резвясь,
рвануло время.
И меня накрыло
волною перемен
в который раз.
Всё хрупкое, способное ломаться-
ломается.
Калины алой гроздь
сжигает мозг.
А вот, с волшебной грацией,
её величество измена.
Жданный гость!
Не торопи.
Спешить туда не надо,
куда мне будет трудно не успеть…
Сейчас в душе — приятная прохлада,
и соловей уже собрался петь.
***
От поздней жадности – грешна! —
последней пьяницей —
пью капли сладкие со дна,
всё что останется.
То, что оставила сама
давно — не допито.
Идёт, идёт за мной зима
пока что шёпотом.
Но скоро всё возьмёт она.
Горчайшей пьяницей
пью радость жизни, всю — до дна.
Ей – не достанется.
***
Лошадиными грустными мордами
смотрят в окна вчерашние дни.
И душа моя бродит негордая,
тихо слёзы роняет с ресниц.
В чёрных лужах живут отражения
чьих-то ласковых чувств и обид.
И уже ощутимо движение
в суть зимы от тепла, от любви.
И спасаясь должно быть от этого
я иду на свиданье с чужим.
Мне б хотелось ответа. Ответит ли?
На веселье, на нежность, на жизнь.
***
Подари мне маленькую лошадку,
я уеду на ней отсюда.
А куда уеду – загадка.
Я разгадку искать не буду.
И сама я не представляю,
далеко ли на ней уеду,
не жалей меня, умоляю,
ключ от дома отдай соседям.
Попроси поливать герани,
иногда забирать почту.
Я уеду лошадкой ранней,
утром мне уходить проще.
***
А если придумать лето, сейчас, когда льёт безбожно
и мокрые силуэты прохожих бегут за окошком?
Поле в цветах медовых, шмелей в глубинах цветочных,
а в половине второго ливень
тёплый и сочный.
Запахи водных лилий, синих стрекозок ловких ,
Там я была бы Эмилией, девчонкой с кудрявой головкой,
И было бы мне семнадцать, и я лучше всех танцевала,
а мальчик бы мне признался в любви. Я его целовала
от счастья быть самой любимой… Но я совсем не об этом.
Последний лист на рябине. Давай придумаем лето.
***
Яблоня выросла ночью в зашторенной спальне.
И расцвела бело-розовым, влажным. Дразня
запахом чистым и юным, прозрачно-хрустальным.
А за окошком дождя, то ли снега возня.
Что ж, непогода.
А яблоня ласково просит
о чистоте и невинности мыслей и чувств.
Кто же тебя, моя милая, бросит?
Я не умею ещё, но хранить научусь
детскость твою, лепестковое жизни теченье.
Это доверие страшное я не смогу
просто предать. Я твоё понимаю свеченье
просьбой о жизни. И я эту жизнь сберегу.
***
Змей плыл в глубоких облаках,
плыл в черных тучах переспелых.
Его полёт – его вокал! —
был чист и сладостен без меры.
Он был сегодня кораблём
весёлым, юным и летучим,
его считали королём
тяжёлые и злые тучи.
Был ливень яростным. Рвалось,
гремело, билось, полыхало.
Но после всё же улеглось.
Змей плыл. Земля благоухала.
***
У меня был случайный гость.
Был не долго, самую малость.
Он читал, как и я, Гюго
в своём детстве под одеялом.
Он наверно когда-то пил.
Дым сводил на нет сигарету.
Очень быстро он говорил,
о какой-то статье в газете.
Дело было совсем не в том.
Было это для нас понятно.
Он хотел быть моим котом.
А мне это было приятно.
***
Если паук не плетёт паутину,
значит что-то не так.
И есть на это своя причина.
Она, возможно, проста.
Разбилось или
cломалось что-то,
или сменилась власть.
Но это убило паучью заботу.
И нитка оборвалась.
И стало вольготно жужжащим мухам,
паутинным гостям.
И поползли зловредные слухи
по всевозможным путям.
И ничего изменить не пытаясь,
грустные пауки
бродят без цели и радости стаей,
как без сетей рыбаки.
И что там сломалось и как починишь,
чтобы всё было тик-так?
Если паук не плетёт паутины,
что в этом мире не так?
***
Мячик плавал в чёрной луже
долгой, долгой ночью,
не пытаясь обнаружить
в мокром мире прочность.
Листья падали с берёзы
медленно и плавно.
Дождь ронял скупые слёзы.
Мячик плыл, как равный
бригантинам в море. В полночь
без больших иллюзий
в мир, опасностями полный,
с контрабандным грузом
уходил. Сквозь злую осень
все её ненастья,
нёс, в себе сосредоточив,
детство, радость, счастье.
***
Я вздыхаю о том, чего больше не будет,
Надо мной небеса, как на волю окно.
Почему-то звонить стали разные люди.
Те, которых я знала когда-то. Давно.
Возвращаются все, я могу прикоснуться,
или просто согреть запоздалым теплом
мягких слов. Но уже мы не можем вернуться
в те квартиры, в то время. Что было – прошло.
Я вздыхаю о том, кого раньше любила.
И холодная осень дыханьем полна.
То туманы любви, и в туманы уплыли
точно лебеди чувства. Куда — не узнать.
А в больших небесах не меняется время.
На высоких качелях, несущихся ввысь,
я лечу и от этого взлёта, смелею.
И мне грустно. Я больше не слышу: Вернись.
***
Спешно, только б успеть!
Срочно!
Миновать замороженный сад
быстрой тропинкой, в снегу простроченной,
тень отбрасывая назад
обжигаясь о юную поросль
неизвестности.
Не дыша. Скрытно.
Как просроченный скорый
под сердечное тра-та-та
пронестись горящим туннелем
чуть расширенного зрачка.
И успеть.
Поцелуй – карамелью.
Это станция «Облака».
***
Это — детскость в моём исполнении
с партитур,
не растрёпанных старым временем.
В аллюр!
Переход из глубокой снежности в майский зной.
И игра в поддавки с неизбежностью и с тобой.
Мелководье. Чуть-чуть шевелятся плавники.
Беззаботное время ссыпано у реки.
Это – завтрашнее.
Безмерное. Не считай.
В настоящее, в салки-пряталки поиграй.
В синим воздухе белым облачком мотыльки.
А песочное время сыпется из руки.
***
Ты стирал с него пыль и трогал
пальцем клавиши. Дребезжал.
И вздыхал. Это было плохо.
Не звучал…
Ты вздыхал в ответ и наивно
ждал, что, может, заговорит…
Его звали все – пианино.
И был он – пианино на вид.
Он давно жил с тобой в квартире,
как какой-нибудь кот больной.
Его дека и струны были
сожжены когда-то давно.
А вчера он, уставясь в стену,
всё сутулился у окна.
Он давно ожидал измены.
И вчера появилась Она.
***
Чужая раковина жмёт. И ты устало
глядишь в ночной холодный потолок.
Вздыхается. И пианино старое
бесформенную тень бросает вбок.
Там в потолке ты знаешь одну трещину…
В неё уходит струйкою душа,
когда ты спишь.
Ты думаешь о женщине,
которая давным-давно ушла.
А ты остался. И часы настенные
стоят. И неохота заводить.
И время постояннонеизменное.
И мысль об этом стала холодить.
Воронка-жизнь, закрученная исподволь
в другую сторону…
Вновь в сетку паука
попала муха. Что ж, придётся вызволить.
Лети, тебе бы надо в облака….
***
Кот лёг живым воротником на плечи. Еле слышно
мурлыча что-то там о том, что третий будет лишним.
По крышам тёк безвольный свет, погода чуть дышала,
и ожидался всеми снег. Я тоже ожидала.
Чего-нибудь, кого-нибудь, звонков, гостей незваных,
тянулся день как пеший путь от Томска к Магадану.
А кот лениво щурил глаз зелёным светофором.
Он ощущал природу – раз.
А два — урчал мотором.
**
Крылья пахли летним ветром,
мы купались в жарких струях,
нас затягивало кверху,
в сердце нежного июля.
Мы пьянели от желаний,
от сознанья цели высшей,
мы владели, как крылами,
силой, мы взлетали быстро.
Нас с ума сводили дали,
мы легко с ума сходили.
Мы с тобою точно знали,
что на небо восходили.
Но тревожно в эту осень.
Стонут ветры в ржавых трубах.
Где тебя сегодня носит?
Я судьбу целую в губы.
1***
Кроме наших двух теней,
соучастниц преступленья,
бывших тоньше и длинней
в туловищах и коленях,
знал, конечно, жухлый лист,
что шуршал на ветке сверху,
на которой скучно вис,
и был мёртвым на проверку,
потому не мог краснеть.
Но никто, никто не знает,
что свила гнездо во мне
память сладкая и злая.
2***
Шурша, разливами листвы
опавшей, как за наказаньем,
не поднимая головы,
на место позднего свиданья
иду. Так дорог каждый шаг,
насколько труден. Цели скрыты
визита. Тень, мой верный враг,
всё время рядом, но мы квиты
с ней в этом. Зреют фонари
плодами, круглыми, как луны.
И предлагают повторить
то, что случилось накануне.
***
Когда ты воешь на Луну
от безысходности собачьей,
я тоже не могу уснуть
и иногда бессильно плачу.
И нашу общую болезнь,
которой мы сейчас болеем,
немного облегчает лесть
и свежих нежностей елеи.
Но их сегодня не достать.
И страшен приступ лихорадки
любовной в наших злых местах,
где встречи радостны, но кратки.
***
Пролонгируйте, пожалуйста,
с нежной болью договор.
До зимы чуть-чуть осталось,
а зима известный вор
и нежнейшего, и тонкого.
Холод, вьюга, кутерьма,
танцы с белою позёмкою —
сами, знаете, зима.
Может, до неё осталось
пара дней. Закончим спор.
Пролонгируйте, пожалуйста,
с нежной болью договор.
***
Она была обнажена и недоступна.
Она в твои входила сны,
сжигая ступни
об угли истинных молитв.
И не молила
о сострадании.
Нет- нет. Она любила.
Она брала тепло и свет,
и отдавала.
Она была то да, то нет.
Она играла.
Она тянула, как магнит.
Она пытала.
С ней были ночи, были дни.
Их было мало.
Её душа обнажена была преступно.
Она была с тобой нежна.
Но! недоступна.
А ты другое пьёшь вино.
И не хмелеешь.
Ты той, немыслимо одной,
ещё болеешь.
***
Всегда, всегда за левым плечом
верная моя смерть.
Я её не прошу ни о чём.
Просить — уже значит — сметь.
Кто ровня ей?
И у этой зимы за пазухой острый нож.
Глаза становятся чуть синей,
а жизнь предлагает ложь.
Чего желаешь? Давай, бери
халвы, винограда, вина,
и лезвия тонкие острых битв.
Но смерть у меня одна.
Она сейчас за левым плечом.
Чиста, спокойна, мудра.
Но только об этом пока молчок.
С жизнью идёт игра.
***
Она как ранний снег растаяла,
а говорили – Умерла.
Звенели хрупкие, хрустальные,
прозрачные колокола.
Синичка, распевая песенку,
спокойно прыгала у ног.
И было почему-то весело,
как будто улыбался Бог.
Бежали синие проталины
на всей поверхности души
следами ступней её маленьких;
ещё её карандаши
лежали на столе. И облако
под невысоким потолком
дышало теплотою робкою.
Но всё ж растаяло потом.
***
Бездомье. Это уж так случилось.
Это, знаете, жизнь такая.
Между домами синичьекрылость.
Птичья, особая, неприкаянность.
Чужое за окнами глаз ли синих,
за дверью в чужую душу ведущую…
Зачем мне чужое. Я не просила.
Доля есть доля. Не выбрать лучшую.
Сквозит бездомье. Сквозняк во взгляде,
когда иду по миру огромному.
И с беспардонностью уличной ****и
прыгаю в сердце — любому — домному.
Бездомье – это порок породы
поэтов. Здесь нет ничего хорошего.
Но как, скажите, спорить с природой?
Клюю небесное звёздное крошево.
***
Длиннопёрою птицею белою в облаках утопаю и нежусь.
И из облака в облако падаю невесомой пушинкою снежной.
И сияю, сияю безудержно, и как будто звоню потихонечку
от избытка сияния. Ласкою дышит жизнь и зовёт меня донюшкой.
Я себе этим летом позволила завести воздыханные шалости.
И хотела вернуть их на родину. Я сама здесь до смерти осталась бы.
***
Крылышки. Надо же! Только проклюнулись.
— Что со мной? – спросишь ты у меня.
Другая бы просто взяла и плюнула,
в ночь ушла, не дождавшись дня.
Но я, известно ведь, сумасшедшая
или помешанная, так сказать.
Это ж не панцирь, не гребень, не шерсть, а –
крылышки, чтобы парить, летать.
Я тебя не сама разглядела.
Птичка божия с высоты
ночью летнею просвистела,
что ты тот самый, что ты – это Ты.
Крылышки! Только б самой не сглазить.
К апрелю, может быть, подрастут.
На всё божья милость. Но, знаю, сразу
взлетишь, предчувствуя высоту.
***
Как мандарины, фонарные
в лужи валились огни,
бычась, стояли товарные,
тьма наползала на них.
Злился, прощаясь, не нравилось
всё, что творилось со мной.
Тень твоя бедная маялась,
видно хотела домой.
А ты стоял обречённо,
страшно в глаза заглянуть.
Иглисто золото чёрное
жалит.
Не веришь?
Вернусь.
***
Я нехотя смотрю назад из-под усталых век.
Итак. Был ночью снегопад. Шёл ночью мокрый снег.
Был ночи беден звукоряд.
Две ноты – нет и да — шептались, честно говоря,
о том, о чём всегда
вздыхает, плачет и поёт влюблённый птицелов.
И та, что платье сердцу шьёт из белоснежных слов.
Вздыхала чёрная вода. В ней таял белый снег.
Снег откликался нотой Да. Вода вздыхала – Нет.
***
Прозрачность чёрного и мнимость
движений длительных теней.
И вечная неуловимость
глубинных чувственных огней
за окнами зрачков.
Извечность
любовных игр.
Их медленность и быстротечность.
Вновь хищный тигр
берёт добычу.
Тени лета мелькнут, и нет.
Двух душ нагие силуэты
в любовном сне
идут. Под игом сладкой лени
судьбе назло.
Им больше не избегнуть плена.
Им повезло…
***
В мутном горе ночей эта флейта поёт
о глубинном дыханье морей
и прохладой усталое сердце твоё
омывает, лаская. Не смей
ей мешать. Её голос — единственный путь,
что ведёт к свету новой зари.
Её можно свечою случайно задуть,
что в ночи одиноко горит.
Не пойму, почему зазвучала она,
может, есть в этом чья-то вина,
или ночь не темна без свечи у окна,
или, может быть, я влюблена?
Но легко на душе, когда флейта поёт,
И не надо другого огня,
кроме звуков её. Что, скажи, меня ждёт,
кто зовёт этой ночью меня?
***
И бежала удача чуть-чуть впереди,
натянув поводок точно песенку.
Мне везло. Мне хотелось лететь и идти,
мне взбегалось, взлеталось на лесенки.
Небо шло, нет — летело на снежных парах.
На кусты, на заборы, на маленьких
и весёлых от этого чувства ребят.
Засыпало больные проталины.
Пеленало горячее в холод пелён,
придавало ему нежность талости.
И латало провалы прошедших времён,
допуская невинные шалости.
Я бежала. Удача неслась впереди.
Так везло, что хотелось расплакаться.
Небо в сердце снежилось, где выли дожди
от бессильно разлившейся слякоти.
Было чудно. Парил на пути белый куст
весь в цвету белоснежном и истовом.
И не губ ты касался губами, а уст,
ощущая особую истину.
***
Когда там, в пустоте и молчании, кларнет
оживёт, то из пыльных витрин
жизни выйдет партнёр для любовной игры
и для танцев.
Момент! Раз-два – три…
Я не знаю всегда с чего танец начать,
и зачем мне его танцевать.
Но — позиция первая. Первая часть.
Кто вы? Как вас позволите звать?
Я учу этот танец, должно быть, всю жизнь,
но никак все не выучить па.
И не надо кружиться сейчас и кружить,
надо просто на небо упасть,
как на спину верблюда, идущего вдаль
кораблём через дни и года.
Почему отогнув чёрных мыслей вуаль
ты решился меня целовать?
***
Ты не бойся, я её не брошу,
я её за пазухой ношу.
Я зову её «моя хорошая»,
с ней одним дыханием дышу.
Но сейчас покрыто небо тучами.
Неуют в душе моей и тлен.
Я её верну тебе при случае,
ничего не требуя взамен.
Мне куда с такой бесценной ношею?
Да и ей со мною тяжело.
Ты отдай любовь свою хорошую
той, с которой счастливо, тепло.
***
Нимфа ловила капли полуоткрытым ртом.
Сладкие! Ночью станут пресным холодным льдом.
Времени было мало, чтобы напиться всласть.
Нимфа с водой играла, балуясь и смеясь.
И огорчалась — скоро, скоро придёт зима.
Жизнь обернётся горем, будет вода нема.
Плакала нимфа, слёзы
тонко струились вниз.
К ней подошёл серьёзный, выросший летом Лис.
— Я бы хотел быть рядом, Вашим Лисом, — сказал.
— Скажите, мне очень надо, что стоит Ваша слеза?
Я заплачу. И заплачу за Вас.
Плакать Вам ни к чему.
Он всё говорил наудачу.
Но нимфа ласкалась к нему.
***
В чёрных глубинах двора
есть выход таинственный из
нашего мира. В мирах
ближайших живёт один Лис.
Стоит ли вам объяснять,
как мы бываем близки,
как трудно бывает унять
приступ любовной тоски,
что он зовёт меня Мисс
и с ласкою смотрит в глаза,
если он вам только лис
или простая лиса?
Но вот что тревожит меня,
хоть я и терплю до поры,
что кто-то закрыт на три дня
выходы в лисьи миры.
***
И было б зачем за три моря ходить…
Осенние стынут дожди.
Но есть один Лис, я зову его Ди,
он сердце моё бередит.
В нём много чего есть от хитрой лисы,
когда он доволен и сыт.
Он за нос меня научился водить,
и тень на плетень наводить.
И нам с ним не светит звезда впереди,
и надо бы мне уходить…
Ах, было б зачем огород городить.
Он Лис. Я зову его Ди.
***
Как живётся в вашем Лисьем мире
без меня?
О чём там говорят?
Может быть, меня уже забыли
фонари, что лунами горят…
И не вспомнят ни о чём при встрече –
при случайной встрече вас со мной.
Как-нибудь уже совсем под вечер,
этой с нашей смежною зимой.
Как живётся Вам, и что Вам снится
наяву, а может и во сне.
Что ещё способно приключиться?
Почему–то Вы не снитесь мне…
Волнами за стенами квартиры
плещут жизни тёплые миры.
Вновь в аллеях тёмных, в Лисьем мире
лунами восходят фонари.
***
А душа моя грустит,
снег под окнами хрустит,
где любовь твоя гостит,
друг?
На далёких островах, на зелёных деревах,
иль в ладонях молодых рук?
Ах, не мне бы горевать, и не песни б распевать,
и по имени не звать вслух.
Мне бы, голову склоня,
малу дитятку в санях,
да по свежему снежку вкруг.
Вкруг своей больной судьбы,
как вокруг чумной избы,
чтобы горе всё избыть вдруг.
Но пусть Бог меня простит,
если сердце грусть грустит.
Где любовь твоя теперь, друг?
***
И всё сошло с ума.
Сто тысяч пустяков
рванули наугад в сплошную неизвестность
и канули навек.
Влюблённых голубков
не трогали никак печальные известья.
Как, впрочем, и дожди, и всякие дела,
и что над головой мрачнело раз от разу,
что стала вдруг светла черневшая земля,
и что вступил ноябрь в решающую фазу.
И что пришла зима.
Они сошли с ума.
***
Я буду писать песню.
Ещё не знаю о чём.
Может, об этом утре в окне пополам с дождём.
О камне на дне колодца, о том, что на дне души
живёт, и что трудно бороться с собою и мирно жить…
О том, что манит и тянет вечер в свежие сны.
О стебле, что осенью вянет,
о щебете птиц лесных.
Такую примерно песню я напишу, чтоб тебе
сказать : если мы вместе, небо чуть голубей.
***
Кто сиротам накрошит сегодня свежих крошек?
Воробышки на крыше меж синиц…
На землю под окошком засохший ломоть брошен
и быстрые уже слетели вниз.
Идёт зима большая в дырявой белой шали
хозяйкой этих злых голодных мест.
Где мы вчера летали, где радостно играли,
там снег покрыт следами крест на крест.
Ах, вечная забота! Что вторник, что суббота…
Хоть крошечку, хоть капельку любви…
И пусть не ты, пусть кто-то, с ленцой и неохотой,
но спросит – Как живётся, воробьи?
А ночь придёт — на ветке до самого рассвета…
А хмурым утром прыгать под кустом…
Что ж, попугаем редким у злой хозяйки Светки?
Кто сиротам подаст сегодня? Кто?
***
Всё началось раньше, чем можно представить. Плавно
падает снег славный. Падает снег с пальмы,
вросшей когда-то в небо. Падает снег негой.
Правдою и неправдой, сказкой, волшебной былью
о золотой жирафе, которую Вы любили
под южным горячим небом,
под той молодой пальмой.
Падают сны снегом, а на стене в спальне
портрет золотой жирафы простой и на редкость милый.
На ней голубой шарфик, который вы мне дарили…
***
Лихорадкой на губах пена слов.
Дрожат в перчатках
пальцы. И в глазах мольба.
Ног бегущих отпечатки на снегу.
Итак. Итак!
Ровно в восемь у фонтана…
Не придти нельзя никак
Донне Анне к Дон Жуану…
Это — гамма дорэми
всё от встречи до обмана…
Нагнетая страсть, гремит
сердце.
В восемь у фонтана!
***
А вечер на цыпочках вышел в ночь.
Да так и остался с ней.
Она была, наверно, не прочь.
И не зажгла огней.
И так была бархатисто-черна!
То вдруг глубока, то узка…
И время текло без мыслей и сна,
так, как течёт река.
В шесть заскрипела метла на углу,
и зябко поёжилась жизнь.
Ей изнутри согревая грудь
ночь нежным котёнком лежит.
***
День закончен, день изжит.
Остро обозначил скулы
вечер. Лёгкий снег кружит.
Это время для прогулок.
Мы не пара. Мы вдвоём —
так надёжней и вернее.
Мы в молчании идём,
одиночеством болея.
Нам давно друг с другом лень
разговаривать и спорить.
Я выгуливаю тень,
ты выгуливаешь горе.
***
Тише, тише. Не шуми.
Ночью тёмной за забором
ходят страхи. Им самим
тоже страшно – ведьмы, воры?
Еле-еле мысль шуршит —
мышкой, пойманной в ловушку.
Только всё же убежит.
Это — страшные игрушки.
Это просто детский страх:
поздней ночью в тёмной спальне,
под большой кроватью… Ах —
чёрной прописью наскальной…
Тише, тише, не буди
эти замершие страхи.
Ангел ласково глядит.
Птицы дремлют и собаки…
***
На ветке рябины качается птичка –
Чив-чив, дорогая, чив-чив!
Что нынче с тобою могло приключиться?
Весь день ты грустишь и молчишь.
И красные ягоды клювиком острым,
и красные ягоды в снег…
-Я, знаешь, сегодня кочующий остров,
И здесь меня, в общем-то, нет.
Я снова плыву в непроглядном тумане,
вне этой ноябрьской земли,
но если теченье меня не обманет,
я встречу удачу вдали.
***
Ах, песочница! Радость детская.
Печь из формочек пирожки.
И на небо глядеть советское
из-под маленькой грязной руки.
Но той жизни любимое платьице
память прячет в дальнем шкафу.
Всё, что было, покрыто патиной.
Но есть маленький парашют,
я его ощущаю крышею
из той жизни. «Проснись и пой!»
Я под ним та же девочка рыжая,
поиграй в облаках со мной.
***
Там, где солнечный зайчик погиб,
там, наверное, неба прогиб.
Мы сегодня с ней не враги —
Тень – мой гид.
Мою Тень знает всё и вся
в этих наасфальтных сетях.
Свет от жёлтого фонаря
контрабандой несу в горстях.
Вот вздохнул довоенный баян.
И умолк. Не видно не зги.
Видно, осень курит кальян
в поздний час от волчьей тоски.
У неё я сегодня в гостях.
Тень калачиком у ноги
кошкой ласковой примостясь
замурлыкала. Тень – мой гид.
***
Не первый день в живых, и может, не последний…
Жизнь тоненьким ножом снимает кожуру.
Вчера попала в шторм, а плотник корабельный
закрыл в моём борту огромную дыру…
Миную старый двор, где белая собачка
то лает на меня, то тоненько скулит.
Но мне не до неё. Идёт большая качка.
И мутный горизонт покоя не сулит.
Но лишь на облаках небесная держава,
всегда на облаках стояла и стоит.
Миную старый двор, здесь поворот направо.
Не первый день живу.
Не в первый раз штормит.
***
Трапеза душ. Три окна в тишину.
Точно три рта в жёлтом крике беззвучном.
Хлеб этой жизни постой и насущный
нищей душе протяну.
Сироты мы. Никуда нам не деться
от этой общей судьбы.
Птичкам-воробышкам серого хлебца,
да обо всём бы забыть.
Снег белым танцем. И в снеге забвенье
можно бы было искать,
да от обид и забот избавленье,
долгого сна – на века.
Нам бы в цветущей весенней сирени
горькое горе избыть.
Нам бы кружить под мотив вдохновенный,
нам бы друг друга любить.
Снег за окном. Быстрый. Точно торопит.
Окон сгораю огни.
День этот мною копеечкой пропит.
Сирых, Господь, охрани.
***
Три окна в душевный сумрак,
три огня.
Луч последний в сердце умер.
Спрячь меня.
От надвинувшейся ночи в тишину.
Пусть, что хочет ночь пророчит –
я усну
между двух ладоней белых зимних рук,
Белоснежкою во гробе. Всё вокруг
будет спать: враги и дети, и друзья.
И чужие. По зиме нагой скользя
убегут больные тени скучных бед.
Три окна в холодный сумрак.
Тёплый свет.
***
Внезапная голубизна
над головой
в небесной выси,
и птицы белоснежной знак,
и ясность радостная мысли.
И острое желанье жить,
пронзительное и больное.
А в сердце — света миражи,
и пахнет раннею весною.
И! Зазвенело, зацвело,
защебетало, заалело.
Ты знаешь, я давным-давно
вот так от счастья не болела.
***
Струилась тень по мокрому стволу,
ручейно пробегала вдоль извилин.
По берегам к утру подмёрзших луж
сидели голуби надувшись, воду пили.
Сияло солнце. Осыпались в грязь
блестящие, смеющие блики;
и висла простыней холодных бязь.
А вздохи были явною уликой
тому, что зарождалось в глубине.
И бедная душа моя робела:
то – тайное — любой читал во мне.
Как строки писем — чёрные на белом.
***
Точно следы уходящего в сумерки
долгие, бледные сны.
Дни отболели и светлыми умерли,
Нежные дети весны.
Новые — злые. Жестокие, бедные.
Каждый во тьму проводник,
нежность весеннюю, нежность последнюю
если не судит, казнит.
Вновь веретённое в окнах кружение…
Слабую нитку сучит
жизнь с безразличным лица выражением.
Снег воскрешающе чист.
***
Смотри, как танцует дерево
с пышной зелёною кроной,
в шуме и шелестении,
с пением в голове.
Это ль не преступление
против твоих законов?
Сквозь сетку листвы падает
задумчиво-нежный свет.
Как же ты будешь спорить
с деревом, что весною
целуется с птицами ранними?
Оно слишком хочет жить,
чтоб слышать тебя, чтоб видеть
того, кто не может влюблённым
как в новый сан облечённым,
истиной солнечной быть.
Влажный след на тропинке
от утренней его тени
согреет не скоро солнце,
и можно ещё ощутить
босыми ногами холод.
И можно встать на колени
и ствол, обхватив руками,
почувствовать тайную жизнь.
И можно даже заплакать,
никто тебя не осудит.
Ты будешь по-детски плакать,
так же, как плачут все.
О том, что на небе солнце,
о том, что уходят люди,
что был ты и глуп, и молод,
как колокольчик в росе.
***
Божья коровка, полети на небо!
Мне б с тобой вместе
в небо, крылья мне бы!
Там, за облаками в синем океане
ангелы целуют нежными устами.
Песни и молитвы там елеем льются.
И кусочки счастья людям раздаются.
Если будет трудной в небеса дорога,
если ты устанешь, отдохни немного.
Принеси обратно, если хватит силы
неземного счастья, дети попросили.
***
По наследству достались мне
эти улицы, этот снег.
И как с детством слабая связь
деревянных карнизов вязь.
С этим городом прочный брак,
и декабрьский глубокий мрак.
И тревожная боль в груди,
и холодное слово – Жди.
***
Я здесь, на краю света с удочкой,
ловлю удачу на голый крючок.
Что меня ожидает в будущем,
об этом — молчок.
И это — совсем сегодня неважно.
Важно, что в синий глубокий снег
льётся из окон пятиэтажки
очень домашний свет.
Пусть Старая Снежная Королева сурово
смотрит на нас в ледяное стекло.
Не бойся. Я знаю заветное слово.
В сказках добро побеждает зло.
***
Нет, не сорочьего ума
святая плавность одеянья
снегов во сны. И тени взмах
сиреневый. И вся случайность
невстреч. А стало быть и встреч!
Вот так с поклона балерина
приподнимается и с плеч
пух белоснежный, лебединый
летит, летит в небытие —
не вознестись, не опуститься.
И меж берёз душа плывёт
и снегу голубому снится.
***
— Со святыми упокой. —
Из глубин оцепененья
медленной махни рукой,
в белом мареве забвенья
утопая, над тобой
белым саваном курится
вздох последний.
Успокой —
дай с тобою помириться
на века небытия.
Золотые песнопенья
в выси птицами летят,
восхожденье, восхожденье,
восхожденье.
Обопрись
на высокую молитву,
как на посох, улыбнись,
в небеса прикрыв калитку.
— Со святыми упокой -.
***
Обманчивое спокойствие.
Седьмой лепесток
приподняла в ожиданьи.
(шмеля или света?).
Мне мрачный декабрьский восток
с утра посылает приветы.
И будит трепет. Чуть — чуть, чу,
едва заметно, неуловимо.
Момент истины — я так хочу.
И я сегодня без грима.
В вуали будущее. Но – миг
и мы с тобой изменимся сами.
И где–то уже ждёт бриг
под алыми парусами.
Ассоль. Аз соль.
Ассоль!
Ты видишь новое солнце?!
Это наш общий пароль.
— Солнце.
Ответ — Лоцман.
***
Сестрица Сонечка напой тихонечко
о светлом празднике: ля-ля-ля.
Зима бесснежная. Мы нынче прежние.
Пойдём по улицам вдвоём гулять.
Всё неразменная копейка медная,
и неизменна мне судьба моя.
А жизнь болезная и бесполезная.
Но, знаешь, весело. Тра-ля-ля-ля.
Но флейта тонкая поёт негромко так,
ту боль тревожную напрасно для.
Сегодня солнышко и в птичьем горлышке
звенит прозрачное – Тра-ля-ля-ля.
***
Днём не гасят фонарей лампы бледные…
Стали, может, чуть добрей люди бедные?
Или ярче и ясней даль туманная.
Но тревога мне слышней барабанная.
Страхи чёрные крылами огромные
укрывают ночью души бездомные.
А сороки как хвостатые яблоки
на кустах заиндевелых, и зябко им.
И шныряю по углам тени быстрые,
и горят, горят, горят лампы истово.
И усталостью больны люди бедные.
Не пора ли солнцу дуть в трубы медные.
***
Ты пробовал меня на вкус,
как новое вино.
Мне сердце жёг пчелы укус,
и было всё равно,
что будет — прямо в небо вплыл
любви аэростат.
Дым подымался из трубы,
как гордый хвост кота.
Хоть не гасили фонари
на улице три дня,
ты шёл в потёмках,
без перил.
Ты узнавал меня.
***
Эти дома холодные, старые…
И мне сказала старуха одна,
что в них живут приведения парами.
Чтоб обязательно он и она.
И в этом доме, где все стены в инее,
живёт давно такая семья.
Она появляется в платье синем.
А он во фраке. Фауст а-ля.
Они пьют чай по ночам в гостиной,
как сто лет назад, на втором этаже.
А днём зайдёшь — там всё в паутине,
и даже мышей не осталось уже.
И пусть у неё не осталось тени,
а у него отражения нет…
Они живут в старом доме на Ленина,
но он по осени начал болеть.
***
Паинькой по тротуару —
тук-тук-тук — под каблуками.
А дыханье лёгким паром.
— Вы читали Мураками?-
Юбка – ровно по колено,
до бровей — прямая чёлка.
Чувства ярки и мгновенны.
Сердце в горле бьёт чечётку.
А в глазах как в океанах
всё в мятущемся движенье.
А над нею белый ангел.
Божий ангел совершенный.
***
Объявление:
“ Серьёзный порядочный мужчина 55/172/86 .
Надеюсь, что встречу чуткую, понимающую женщину до 55 лет для серьёзных отношений. Нехорошо одному человеку.”
Нехорошо одному человеку…
И пусть привычка вторая натура,
и было вчера ещё это не к спеху.
А надо женщину. Лучше не дуру.
Да можно и дуру. В платье с горохами,
Болтушку весёлую, шумную, рыжую.
С кудрями, заботами, ахами, охами.
С мужчинами, нежностями, парижами.
С объятьями, ласками и поцелуями.
И безмятежную. Тёплую. Слабую.
Но только, бог упаси, не злую.
Просто женщину. Женщину надо бы…
***
Подъемный кран уныло носом
клюет.
И среди всех теней,
лежащих у его подножья,
две наши сброшены на снег.
И обнажённые надежды
в двадцатиградусный мороз
целуются на побережье
снегов рождественских всерьёз.
И рассыпаются хрустально
произносимые слова.
И по сугробам
в платье бальном
Любовь, как женщина, прошла…
И тает тёплое дыханье
в морозном воздухе. А снег
сияет.
Свято обещанье —
друг друга узнавать во сне.
***
И мягкие полутона
и голубые полутени,
ступая мягко по ступеням
прозрачной лестницей идут.
Внимательны и молчаливы,
мечтательны, легки, игривы,
то равнодушны, то ревнивы,
и по-кошачьи влюблены.
О, как мурлыкая прилежно
они свободных ждут колен,
и дарят сердцу безмятежность
и сладко — приторную лень.
А в полудрёме в полусфере
бокала нежится мечта.
А звуки маленькой свирели
чисты, и истина чиста..
Но жизнь божественно и грязно
звучит.
В ней все полутона
и полутени. Полуяcность.
Природа, Нежность и Весна.
***
Обнажённой и плачущей встанет завтра весна.
И пахнёт духом прачечной на меня из окна.
И трусливо, по линии исчезающих льдов
ускользнут тени зимние, не оставив следов.
Обнажено-заплаканной
выйдет в утро душа,
боль озимыми злаками
нежно к сердцу прижав.
***
Он был не очень богат,
Она не очень красива.
И их следы в снегопад
судьбы убегали курсивом.
Счастливее вряд ли найти.
История о геранях
на окнах. Ты не грусти.
Счастье чужое ранит.
Мне может лучше солгать?
Но ты сама попросила.
Он не был богат.
Она не была красивой.
Источник