У фортепиано есть душа…
Давно не встречала такого милого выражения лица, глаз, улыбки. Беседую в кафе с нашей соотечественницей, музыкантом Джулияной ДЕЛЯНКЕР, которая на время пандемии приехала погостить из Вены в Якутск.
— Джулияна Делянкер — твой псевдоним?
— Это мои настоящие имя и родовая фамилия. Но это такая отдельная история, которую, наверно, надо прояснить. Моя молодая мама захотела назвать меня красивым заграничным именем Джулия. А бабушка сочла, что это американское имя и скорректировала его, добавив имя Яна в честь якутской реки.
С фамилией сложнее — прабабушка моя родом из оймяконских эвенов, она носила фамилию Делянкер, а меня, по рождению Кондакову, записали Слепцовой, когда бабушка оформила опекунство. Так что я возвращаю себе фамилию предков.
— А родилась в Вилюйске?
— Да, родилась и пошла в первый класс в Вилюйске. Не хочется о грустном, но так случилось, что мама ушла из жизни, когда мне было семь лет. И с тех пор меня воспитывала бабушка Александра Ильинична Слепцова.
Я помню лето моего детства, как утром на даче просыпалась под пение бабушки. И то, как под впечатлением игры на фортепиано моей мамы, я начала импровизировать и сочинять, когда мне было лет пять.
Моя мама играла на фортепиано, очень любила петь: она окончила музыкальную школу, и у нас дома стояло старое чёрное фортепиано — мой верный друг. У инструмента были какие-то особенные, с глубоким звучанием и тембром звуки. Одним словом, у фортепиано была душа.
Дедушку Николая Игнатьевича Кондакова я не застала, но он был разносторонне одарённым человеком, заведовал клубом, был первым режиссёром театра в Вилюйске, пел, играл в спектаклях.
В фойе Театра оперы и балета есть фотография, где среди прочих стоит он в театральном костюме. Думаю, от него я унаследовала музыкальность и творческое начало.
— И ты продолжила учиться музыке?
— Моя первая учительница Наталья Андреевна Крюкова ещё в первом классе заметила у меня музыкальные способности и посоветовала бабушке, чтобы я прошла прослушивание в Высшей школе музыки в Якутске, которую я и окончила с красным диплом в 2005 году – по классу фортепиано у доцента Альбины Ильиничны Герасимовой. Она стала для меня родным человеком, скучаю по тем детским временам.
Затем я переехала в Москву и училась у профессора Виктора Карповича Мержанова в консерватории, которую тоже окончила с отличием. Это были прекрасные годы музыкального общения с великим маэстро. Виктор Карпович для меня – человек с большим сердцем и пример в жизни.
В 2014 году поступила в магистратуру Венской консерватории, после окончания которой мне поступило предложение продолжить послевузовское обучение. Мои учителя в Венской консерватории — профессора Клаус Штикен и Томас Кройцбергер. Я считаю себя счастливым человеком, потому что на моём жизненном пути встречались такие великие люди, и общение с ними — это благословение неба.
— Это сколько же надо было учиться! А что по поводу языкового барьера, финансовых проблем?
— Когда ты хочешь стать серьёзным музыкантом, учишься всю жизнь – альтернативы этому нет. И здесь речь не столько о консерватории, сколько о воспитании творческой личности в целом.
С иностранными языками у меня не было проблем, в школе и в консерватории учила английский, он мне легко давался. Большое желание учиться в Вене — музыкальной столице Европы, проникнуться ее духом заставило выучить немецкий экстренно за три месяца и сдать экзамен на сертификат о знании языка в Институте Гёте.
За шесть лет жизни в Вене немецкий мне стал как родной. Финансовые проблемы тоже решаемы: я давала мастер-классы, частные уроки.
— А как с концертной деятельностью?
— Это происходило одновременно: обучение, фестивали, концерты… Во время сольной программы в Венской филармонии в Музикферайн с программой русской классической музыки я также исполнила «Ритуальный танец шамана» Захара Степанова. Стараюсь продвигать якутскую музыкальную культуру в России и Европе.
— Джулияна, ты приехала в Якутск отдохнуть?
— Да, сидеть в закрытой Вене не имеет смысла. И потом, я боюсь надолго разлучаться с бабушкой… Поэтому приняла решение переждать пандемию в России и дальше лететь, как птица, у которой есть крылья надежды.
Пользуясь случаем, хотела бы выразить сердечную благодарность моему педагогу Альбине Герасимовой за школьные годы, за все уроки музыки и жизни. Ведь учитель — это и духовный наставник! Моей родной Высшей школе музыки, Юноне Упхоловой — за содействие в моей творческой музыкальной жизни, первой учительнице Наталье Крюковой — за веру в меня. И моей дорогой бабушке Александре Ильиничне — за бесконечную любовь, которой я учусь. За всё благодарю.
Валентина СОЛОМОНОВА
Источник
Сказка о старом пианино
На тёмном чердаке старого деревянного дома, затянутое паутиной и покрытое толстым слоем пыли, стояло пианино фирмы Беккер. Его хозяин умер несколько лет назад, и пианино было отправлено доживать свой век в тишине и одиночестве, вспоминая весёлые дни, наполненные музыкой.
А внизу в доме кипела жизнь. Внуки маэстро, когда-то виртуозно игравшего вальсы и менуэты, бегали по лестницам старого дома, но им и в голову не приходило подняться на чердак и заглянуть под крышку инструмента. Старый Беккер давно научился различать голоса и шаги маленьких обитателей дома. Вот Анечка вприпрыжку бежит за Лизой, а это маленький Александр спускается вниз, перепрыгивая через ступеньки, а Слава снова съезжает по перилам. Дети были очень весёлыми и озорными, но вполне современными — всё их время занимали гаджеты и потому их совершенно не привекал старый чердак.
Только самый младший мальчик никогда не бегал и не шумел. Его шаги были тихими и неуверенными. Он часто останавливался и подолгу стоял на одном месте. Он никогда не кричал и очень редко что-то говорил. Только рядом с ним часто вздыхали мама и папа, его целовали, казалось, нежнее и ласковее, чем других детей.
Пианино никак не могло понять почему мальчик не шумит и не бегает, как его братья и сёстры? И признаться, этот вопрос занимал его долгими днями и ночами не давая совсем отчаяться от тишины.
Пианино безумно хотело снова звучать, потому что для любого инструмента нет ничего хуже, чем жить без музыки. Поэтому оно постоянно старалось привлечь к себе внимание. Но что может сделать инструмент без человека? Немного. Однажды, после нескольких недель стараний, ему удалось сбросить на пол одну из лежащих на нём книг. Но она была очень маленькой, а обитатели дома такими шумными, что усилий старого Беккера, казалось никто не заметил. А однажды, когда пианино было особенно грустно, от него отвалилась одна дощечка и упала на грязный пол чердака. Звук был достаточно громкий, но всё равно никто не обратил на него внимания.
Вы не представляете каково было изумление пианино, когда однажды возле чердачной двери раздались осторожные шаги. В этот день уже с утра Беккер почувствовал какое-то странное возбуждение. То ли оттого, что синица залетела в его тёмную обитель и стала распевать свои искристые мелодии, а может потому, что после нескольких дождливых дней, солнечный луч наконец-то осветил и согрел его потёртый бок.
Когда дверь распахнулась и в светлом проёме показалась худенькая фигурка маленького мальчика, Беккер всё понял. Он был от рождения слеп, именно это не давало ему бегать и веселиться вместе со всеми.
Но вот мальчик стал тихонько передвигаться по запылённому чердаку и в какой-то момент наткнулся на старое пианино. Он вскрикнул от неожиданности. Ощупал руками незнакомый предмет, обнаружил крышку и приоткрыл её. Его пальцы коснулись прохладных клавиш слоновой кости и он осторожно надавил на одну из них. Пианино переполнили эмоции и нота, взятая им, прозвучала громко и чисто. Он на несколько секунд остановился, озадаченный неожиданным звуком. Затем стал нажимать поочерёдно то одну, то другую клавишу. Чердак наполнила странная мелодия. Мальчик вспомнил, что однажды, несколько лет назад, уже слышал подобные звуки, когда ходил с мамой на концерт. Ему тогда было хорошо и спокойно. Он впервые не думал, что никогда не увидит небо и цветы, не сможет узнать что такое радуга. Он полностью погрузился в мир звуков и гармонии. И мама тогда была очень весёлой и от неё вкусно пахло духами.
Мальчик так увлёкся воспоминаниями и своими новыми возможностями, что не услышал появления в дверях всех членов семьи. На его лице была улыбка. Впервые за несколько лет мальчик был по-настоящему счастлив.
Уже на следующий день пианино было спущено в гостиную. Его протёрли от пыли, починили. Настройщик отрегулировал старые струны и оно зазвучало лучше прежнего. А к мальчику каждый день стал приходить учитель. В доме поселилась музыка. Частенько можно было услышать как мальчик взахлёб рассказывает братьям и сёстрам о древних композиторах и особенностях того или иного произведения, иллюстрируя рассказы собственной игрой.
Со временем весь мир признал талант слепого пианиста. А старый Беккер был просто счастлив оттого, что снова мог дарить людям музыку.
Источник
Пианино (реж. Джейн Кэмпион)
Название: Пианино
Оригинальное название: The Piano
Год выпуска: 1992
Жанр: Драма
Выпущено: Piryne Films
Режиссер: Джейн Кэмпион
В ролях: Холли Хантер, Сэм Нилл, Харви Кейтель, Анна Пакуин, Клифф Кертис, Уолкер Керри, Лемон Женевьева, Деннетт Питер, Батли Кирстен
«Музыка между жизнью и смертью»
В данном анализе рассматривается режиссерское решение картины, режиссерские приемы, свето-цветовое решение и некоторые подробности монтажа.
Искусство – акт творения. Художник приравнивается к самому вездесущему творцу. Но человек в своей жизни вечный пленник неминуемой загадки всего его бытия – смерти. Все что делает человек – это метания на подмостках жизни в древнейшей мистерии времени и кривляние, и трагическое вдохновение то смертью, то жизнью, жаждой соития, ужасающим обликом смерти, спускающимся в мирок человека. Там громоподобно звучит соитие, секс, оргазм – это нектар, живая вода воскрешающая от огненной пытки знанием неминуемого конца. Эротическая страсть – противоположна ли она страху, или же это еще один облик пожирания собственного бессилия? А может быть соитие – победа над собственной смертностью. Возможно, но есть иной путь: раствориться в высшем, стать самой творческой силой, самой рекой в океане мирского. Стать музыкой на устах бога и так обрести бессмертие и себя. Но в этом выборе умереть для чувственного Мира, ибо жить – значит умирать. Жить как все, играя роль спектакля жизни. А если не играть, а умереть, оставаясь живым, и жить высшей гармонией, тем самым обессмертив себя в вечности, но для самого суетного Мира быть вещью, мертвецом.? В чем же раствориться, в чем стать вечностью? Том, что исходит из самых глубин творения – звуке. Звук рождает слово; звук порождает жизнь; звук порождает музыку – откровение, стихию неуловимости и духа, вечность в скрижалях нот.
«Ах какая жизнь, ах какая мечта!» Ее воля выбрала смерть для тела, для Мира земного. Ее воля выбрала жизнь за пределами мирского: в совершенстве, в музыке. Ада мертвая в миру. Ада живая в звуках. Пианино – ее исчадье. Пианино – ее полет, ее соитие с творцом, экстаз и мука, жизнь и смерть в поединке черно-белых клавиш. Задохнулась наивысшей нотой для земного бледная покойница. Для небесного разлетелась в музыке, разорвалась в звуках, в пианино. «Ах какая прекрасная смерть, какой шанс».
Сама режиссер картины – Джейн Кэмпион – признавалась, что хотела снять фильм в ключе антиутопии «Космической одиссеи» Кубрика и в начале при написании сценария хотела сделать чтобы у пианино было несколько хозяев, но потом поняла что одного достаточно. Почему Кэмпион поступила именно так? Что таит в себе шедевр столь редкостный в кинематографе?
Пианино на берегу океана – оно само океан. Оно творит также звуком как океан. Оно олицетворяет само творение, сам божественный разум. Да и в океан оно упадет как в свое извечное пристанище – как в океан-солярис Тарковского. Из океана вышло и в нем же растворилось сознание непознаваемого, дарующее высшее откровение извлекаемое из струн черных-белых, словно поединка света-тьмы, жизни-смерти. Ада выбирает черные клавиши. Черный – это траур и смерть, ибо для суетной жизни внешнего Мира героиня мертва: всегда бледна, замолчавшая, безразличная к тому какой мужчина ее выбирает, какой муж. Да какая разница: живет же она не в Мире, а самом пианино, его звуках. Ее взгляд на Мир в первом кадре картины, из-под пальцев, словно сквозь клавиши – и что ее может взволновать тут, если она лишь формально отживает, растворяя свою музыку-душу внутри инструмента, став им.? Молчит. А зачем ей говорить, ведь жизнь для Ады не существует, да и муж, выбравший ее, живет на земле Майори, на земле которая похожа на страну мертвых своей холодностью и безразличной атмосферой каждого кадра. Сами же Майори поклоняются умершим предкам. Да и путь к дому мужа лежит через захоронения аборигенов. Для Майори основа всех основ веры – это культ предков. Считается что они – умершие – влияют на живущих потомков. Символы татуировок, которыми расписаны лица в картине, Майори используют для того, чтобы поддерживать хорошие отношения между живыми и мертвыми. Вся их жизнь пронизана верой в сверхъестественных духов. Не удивительно, что Ада сама не ведая оказывается в таком месте, которое наиболее соответствует ей самой. И не случайны аборигены с их «потусторонней землей» и преклонением океану как перед космическим разумом.
Но давайте вкушать эту элитарную эстетику, познавать сей шедевр и всю аристократичность самой природы кинематографа – на что способен он в своей выразительности, отправившись в Мир Аделаиды.
Смотря на Мир через черные клавиши – именно через черные – мы сразу как бы оказываемся благодаря такому режиссерскому приему внутри самой героини. Этот взгляд изнутри и является одним из главных режиссерских приемов, который передает всю глубину картины.
Героиня говорит детским голосом. Детский означает тут ее незнание Мира, как не знает Мир еще малый ребенок. Она даже не знает почему не говорит. Все просто: пианино ей купили именно в 6 лет и с тех пор она живет в нем.
В этот же миг мы видим ее дочь на пони, которая не желает сдвинуться с места – это образ нежелания самой Ады знать почему она не говорит. Нежелание жить. Ее упертость и невозможность сдвинуться из заточения своих пальцев – клавиш пианино.
Мы узнаем, что отец выдал Аду замуж – впрочем ею действительно распоряжаются как вещью. И даже муж к которому никто не хотел ехать говорит, что будет любить ее как «божью тварь»…
Аделаида играет ночью перед отъездом и к ней приближается тень женщины. Тени в картине играют очень важную роль – они то же, что и сама героиня: живая тень самой себя. И хотя тени отражают других людей, но так или иначе все они ведут к единому образу: женщина живущая лишь отражением себя в этом Мире живых людей. Тень, привидение среди бьющихся сердец и живой плоти. Нижняя точка, которая фиксирует дно лодки в океане – это штрих, что прочертит невероятно тонкую линию режиссуры и смысла в картине. В конце картины раскроется предназначение этой нижней точки, как бы готовящей нас к финалу.
Каждый кадр тут – эстетическое гурманство.
Лес рук, тянущихся к героине, когда она высаживается из лодки – как лес рук, когда нужно подхватить мяч или ящик – никак не женщину.
Все эти кадры органично вплетены в сюжет, но в этом фильме скрытый смысл, столь важный для кинематографа, достигает апогея.
Ада смотрит на свои ноги, ступни в воде океана и тут же кадр сменяется на ножки пианино – сопоставление и единение. Так с легкого намека начинается игра с визуальными образами, что делает кинематограф действительно предметом искусства. Тональность света, цвет, освещение – художественное решение пространства ведет также к единому образу: пока Ада будет в этой стране на берегу океана и будет продолжать свое мертвое существование, солнечный свет падет в этот Мир лишь тогда, когда в ней оживет душа. Снято так, что солнце не добирается до этой земли сквозь заросли, огромные деревья – земля холодна и холод словно ощущается физически в каждом кадре. Впрочем, как может быть солнце в стране мертвых?
Жители этой страны под руководством мужа Аделаиды и его друга приходят к океану за вещами приплывших. Сразу заметим образ актрисы: Ада бледна и почти безразлична к внешнему Миру, а по-настоящему живет только в своем инструменте – пианино, которое муж сдуру оставит на берегу, чем сразу и определит свой исход. Ведь он оставляет не пианино, а душу Ады – одну.
Однако есть альтернатива — Джон Бэйнс — друг мужа. Он разукрашен татуировками Майори – он немного иной, чем ее муж. Помимо того, что Майори очарованы погребальной тематикой, они одушевляют все предметы. И человек, принявший их воззрения и живущий среди них – только он может понять что заключено в пианино. Так что выбор внешности и пристрастий в общении Бэйнса не случаен. Но всю сюжетную линию картины, как ни странно, тянет дочка Аделаиды – именно через нее разворачиваются все дальнейшие события. Она играет важную роль в этом мистериальном путешествии Ады. Важный эпизод: героиня смотрит на принявшего решение уходить мужа и в то же мгновение кадр сменяется точкой взгляда из-под пианино. Но кто же смотрит из-под него? Сама Ада; и это повторение взгляда раскрывает тайный смысл того, где она на самом деле.
Когда Ада добирается до нового дома, начинается интересная игра. Подвенечное платье невесты оказывается обманкой, которая одевается поверх ее черного. Это платье то же, что и тень: не как таковое, а лишь имитация, в которой героиня и отправляется под венец… Которого впрочем тоже нет, так как вместо церемонии просто проводится фотосессия – опять же обманка внешним видом: будто бы все было… Это все такая же ложь, как и рассказ дочери о своем якобы фантастическом отце – обман ребенка, его игра вторящая игре самой Ады в ее якобы настоящее существование.
На несостоявшейся церемонии начинается тема заглядывания во внутрь: глаза наблюдающего за истинным. Но пока это лишь взгляд фотографа в видоискатель. Далее же подобный взгляд развернется в самом решении картины.
Ада смотрит в окно, ждет и словно как героиня смотрит в окно, смотрит и пианино в океан. Ведь из их дома берег конечно же не виден… Разделенные они ждут друг друга. Аделаида в разлуке со своей жизнью. Муж безразличен Аде, впрочем как и все остальное. Уехав он дает ей возможность пойти к самой себе… с помощью Бэйнса, который отвезет Аду на берег.
Ее немой язык еще жесток, а движения резки – режиссер через пластику передает ощущение ею самой жизни. И тут же у дома Джонса мы видим черного коня с темным глубоким взглядом – безмолвное существо сопоставляется тут с самой Адой. Конь черный и неосознающий Мир смотрит взглядом полноценного человека, как и героиня… но знает ли конь, что он существует? Тем более черный конь – символ смерти. И вот Ада на берегу у пианино. Здесь прорывается едва-едва живой взгляд: она счастлива, улыбается. Она оживает играя на инструменте – это ее жизнь. А дочь бегает по берегу и переворачивается колесом – это символ счастья Ады, ведь она встретилась снова со своим «всем», потому дочь, как отражение нее и ликует. В конце картины она точно так же будет делать перевороты через голову, как символ счастливого самочувствия Ады, в конце картины уже живущей не в пианино, а в реальности. Но в Какой?
За неутомимой игрой на инструменте до позднего вечера наблюдает Джонс и, конечно, он понимает Аду – один единственный, кто понял, благодаря близкой дружбе с культами Майори, с первоистоками. Когда Ада возвращается домой то играет вместо пианино на расчерченный по столу клавишах – снова тонкий штрих мотива подмены.
Интересно, что соседки Ады устраивают представление, где будут девушки играть мертвых – речь об отрубленных головах. Заправляет балом сам святой отец поселения, который кровожадно смакует своей безудержной фантазией прелести типа: «Если добавить на лезвие топора натуральной крови»… Изображающие мертвых девушки в его постановки, подобно игре на столе, являются образным приемом, где представляемое не является собою. Так же и Ада: с одной стороны мертва и лишь изображение для внешнего Мира, с другой – пианино это ее душа и она сама. Пианино тут живое и к тому же наделенное разумом, как и черный монолит в фильме Кубрика. Божественный разум, сошедший в инструмент, лишает истинной жизни, забирает в себя того, кто на нем играет. Об Аде соседки говорят как о домашнем животном, впрочем если бы она это и услышала, то вряд ли бы обиделась – скорее то обидно было б Джонсу, который видел ее живой, когда Ада играла на пианино. Он даже уже потянулся к ней: махнувшись с мужем на пианино и поставив у себя дома якобы ради обучения. Только вот на самом деле он хочет Аду, после того как узрел все прелести ее оживленного состояния за инструментом, еще там на берегу. Так, под предлогом обмена сама душа Ады попадает в дом к Бэйнсу. Заставив Аду давать уроки муж ее сам не ведает что творит. Нет, Бэйнс вовсе не груб с инструментом – он даже вызывает настройщика. Как он может быть груб с женщиной, зародившей его желание.
И снова план внутренностей инструмента сменяется самой Адой, сидящей на поляне перед домом Бэйнса. Он говорит, что хочет только слушать ее. Пока же Ада играет ему, дочка забавляется с собачкой на улице. Тут-то, без лишних свидетелей Бэйнс и заключает с героиней сделку: она может вернуть себе пианино, если позволит ему делать «некоторые вещи». За каждую такую встречу Ада «выкупает» пианино по клавише – выбирая черные – прекрасная метафора, ведь клавиши и именно черные оплачивают ее саму, ибо «некоторые вещи» имеют отношение именно к Аде. Но она еще и возвращает душу себе в этой сделке… Но как же согласиться? Ведь по сути ее любовник, любовь и все чувственное живут в самом пианино. Отдать его мужчине она не может. Но тут сошлось иначе: становясь клавишами, что освобождаются в этой сделке, освобождая пианино Ада сама того не понимая согласилась на освобождение своей чувственности из заточения в инструменте: ведь делать «кое что» Бэйнс будет пока Ада играет, а значит может чувствовать. Клавиши под ее руками, когда она в руках Бэйнса – это прикосновение к себе самой через другого. Узнавание своего желание, страсти и жизни.
И вот мы видим уже лежащего Джонса, который смотрит в отсутствии Ады на пианино. И тут в первый раз появляется солнце, заливающее сам инструмент. Будто бы потом жизни наконец пробился в этот мертвый Мир. Притом солнце падает именно туда, где сидит Ада за пианино. Словно она и есть теперь для Джонса солнечный свет. И Джонс, понимая где сама Ада, раздевается и словно лаская ее тело, вытирает пыль с инструмента. Именно с этого начинается мистерия оживления Ады. Но она борется, ибо есть ведь только музыка. Однако Джонсу удается найти путь вовнутрь. Тут очень тонка и прекрасно продуманна режиссером деталь: маленькая дырочка в черном шерстяном чулке Ады. Задрав юбку Бэйнс ласкает ее. Эта дырочка словно взгляд вовнутрь, через фотоаппарат – путь к сердцевине, ко внутреннему. Именно найдя это тайное окно Бэйнсу удается отыскать путь к жизни Ады.
Прекрасен монтажный переход далее: от дырочки на чулке к девушкам-майори купающимся в реке – к естеству, к природе. Так в картине через монтаж раскрывается глубокий смысл отдельных деталей: через дырочку в чулке в Мир живой природы. Ставки повышаются: Ада уже снимает перед Бэйнсом платье. Постепенное обнажение – как освобождение чувственности тела и души через чувства. И снова дилемма: муж Ады желает в это время купить землю мертвых предков Майори – отражение борющихся сил внутри самой Ады. Она как и Майори хочет оставаться все еще на мертвой территории своего существования – быть только в инструменте – как Майори, земля которым не нужна, но они не в силах освободиться от культа предков. Таким образом через режиссерский прием даже племя Майори и их взаимоотношения с европейцами отображают внутренний Мир Ады.
Знаменателен эпизод подготовки к празднику, когда святой отец как бы в шутку рубит на тени руку своей помощнице – это продолжение темы настоящего и его видимости; даже некоей предрешенности. Игры в ненастоящее со святым отцом отображают и тему игр в реальное-нереальное, кажущееся и настоящее. На постановке «Синей бороды», которую режиссирует священник, муж Ады предлагает Джонсу присесть рядом. Но Джонс не зритель – он сам участник постановки и потому ему не интересно происходящее на сцене – он уходит, увидев как муж берет Аду за руку.
Интересно, что индейцы принимают изображаемое на сцене за действительное и начинают компанию по освобождению последней жены Синей Бороды. Это вновь отражение философии самой картины: изображаемая Ада и Ада в пианино. Неживое пианино тут наделено разумом и жизнью. Но снова к соблазнам:
Должное освобождение приходит лишь когда Джонс разочарован и она играющая может делать что захочет. Когда он заявляет ей об этом, Ада мечется, но соглашается за десять клавиш лечь с ним голой. Так, предоставив Аде свободу выбора, Джонс освобождает ее из плена пианино и они сливаются в страстном соитии, за котором подглядывает дочь Ады. Тут мы имеем шанс заглянуть в суть режиссерского решения картины: увидев внутреннее перенести и изобразить его. Секс не по настоящему – играя и представляя настоящее – изображая его с деревьями. Есть и обратный процесс: когда изображаемое обретает реальность – когда изображающее душу Ады пианино действительно раскрывает ее через уроки. В таком рисунке преображений решен весь фильм – это подобно плану сотворения – это режиссерское решение, которое и делает из фильма целое творение.
Стоит заметить, что когда Ада в чувственном наслаждении – солнечный свет начинает проникать в кадры, как бы символизируя ее освобождение через наслаждение Бэйнсом. И вот то что выражалось в метафоре находит выход в реальности: Бэйнс отдает Аде пианино – отдает ей саму ее. Мистерия достигает апогея: Ада постепенно оживает и инструмент вскоре уже не нужен ей. Он все еще остается ею, но теперь уже в наименьшей степени – скорее как балласт. Возрождение жизни через любовь – вот смысл свершающейся мистерии. Ада познала сам жизненный принцип – чувственный порыв – и теперь пианино для нее лишь прикосновение к Бэйнсу.
Когда Ада достает одну из клавиш, чтобы передать Бэйнсу, то оказывается, что он, не умеющий писать, уже нарисовал там их инициалы и посередине сердечко. Теперь пианино – это средство связи с Бэйнсом. Оно запечатлело их страсть, их любовь. Ада даже прикасается к клавишам, словно мужскому телу. Но одно лишь пианино больше не может дать успокоения и жизни. Поэтому Ада убегает к Джонсу, о чем рассказывает мужу дочь.
Разбуженная, живая, Ада бьет Бэйнса по щекам, а затем страстно бросается в его объятия. И вновь повторяется акт воплощения, являющийся решением картины. Подглядевший чужую страсть, муж вдруг возгорается желания к Аде – не ревности, пока что, а откровенного желания – пожалуй впервые за весь фильм.
Вопрос Бэйнса «Ты любишь меня?» застает ее при взгляде в зеркало на саму себя: это словно признание самой себя. Она теперь иная, а потому любовь Бэйнса признает и утверждает ее саму – новую, которую Ада впервые видит в этом зеркале. Их любовь как бы утверждает саму реальность: проглядывает солнце в сером бытие; и саму личность Ады.
Вот первый раз Ада распускает волосы, вернувшись домой. Она смеется, падает на постель, играет с дочерью.
Но идиллия продолжается недолго – насмотревшись на пробуждение муж настигает Аду по пути к Бэйнсу. И самое интересное, что он пытается не наказать ее, а изнасиловать. И как раз во время этого Майори варварски издеваются над пианино, хлопая по клавишам словно насилуя его – новостью об этом дочь обрывает акт насилия над Адой, вторящий происходящему. Непрекращающаяся и не отпускающая Аду связь с пианино вновь подчеркивается, правда теперь все иначе: не она хочет жить в пианино, а инструмент, лишившийся ее словно любовник, затягивает Аду обратно к себе. Теперь пианино разрушает ее, словно сопротивляясь смене любовных предпочтений. И потому муж заколачивает дом досками, якобы от нового вторжения, а на самом деле прямо-таки исполняя волю оставленного пианино, вторя тому, как она раньше была наглухо заколочена в нем.
Ада в чувственной неге, в страсти в Бэйнсу, к жизни. Она целует свое отражение в зеркале – ведь теперь вместо пианино она живет Бэйнсом.
А дочка в это время обретает крылья, словно окрыленная Ада, опять выражая состояние героини. Далее через эти крылья в повествование словно просачивается, смешиваясь с ним, постановка Синей Бороды, где тоже фигурировали эти же крылышки.
Героиня больше не играет на пианино, будучи в сознании – лишь только в приступе лунатизма. Дочь рассказывает, что однажды ночью Аделаида так же вот во сне гуляла по Лондону и стерла ноги. Автор очень точно подчеркивает, что страсть к пианино была не жизнью, а лунатическим сном в предмете. Т.е. все время до встречи с Бэйнсом Ада была спящей, живущей лишь автоматически – в приступе лунатизма. Но отныне ее сон изменился: остаточная власть пианино над душой Ады раздирается страстной чувственностью, желанием в котором она во сне ласкает дочь, словно Джона. Проснувшись Аделаида пробует испытать этот сон на муже, лаская его, но не давая ласкать себя – ведь с ним это лишь хладный процесс познания.
К пианино же Ада возвращается теперь всего раз – когда узнает, что Бэйнс уезжает из-за своей тоски. И теперь играя на клавишах она таким образом говорит с Бэйнсом.
Очень ироничный и забавный штрих режиссера: соседка в компании своих подружек обсуждая игру Ады садится за покрывала пописать на природе, постоянно приговаривая, чтобы одеяла держали «Выше!» Разговаривая об Аде, она несколько раз повторяет это «выше» и словно в подтверждение высоты исполнения прилетает птица. Такие детали тонко углубляют смысл.
И действительно метафора пианино обретает более высокий смысл: Ада собирается подарить Бэйнсу на прощание клавишу с признанием в вечной любви – пианино, которое было самой Адой, теперь становится воплощением любви.
Однако пианино, постоянно олицетворяемое в фильме, теперь словно наделенное собственным разумом и чувствами мстит и клавиша, отнятая у него, оживает возмущением, когда дочь вместо того чтобы отнести ее Бэйнсу относит мужу Ады. Дочь тут снята так, словно летит по небу на своих искусственных крыльях. И только на следующем плане мы видим что она бежит по холмам. Это снова удивительно тонкий ход в канве решения фильма, только теперь экспериментирующий с восприятием самого зрителя.
Узнав о клавише муж с топором на перевес устремляется в сторону жены. Майори же, ставшие свидетелями этого, вновь подчеркивают одушевленность инструмента, говоря о клавише: «Оно потеряло голос. Оно больше не поет».
Словно в продолжение спектакля муж Ады отрубает ей палец – тут реализуется вымысел задуманного в постановке Синей Бороды. Но кроме того лишний раз подчеркивается и тождественность Ады пианино: оно лишилось клавиши, а Ада пальца.
Ангел становится грязен – крылья дочери запачканы ее поступком. И словно во искупление его она же должна отнести палец матери Бэйнсу. Следом вскоре является и муж с ружьем. Но он безоружен перед истинной любовью, и потому только рассказывает Бэйнсу, что слышит слова Ады в голове – подчеркивается особенность ее молчания как и особенность музыки, которая не говоря ничего точного несет смысл в разум человека. Так же как владело своим молчанием и особым языком пианино – так же и Ада в своем молчании владеет мыслями мужа…
Безоружной перед истинной любовью оказывается и высшая гармония – искусство, музыка, наконец божественный разум, заключенный в пианино. Но всегда ли божественное это благо? Ведь, жившая высоким, Ада в реальности была мертва. Так ли важно высочайшее? Да, важнее повседневной реальности – ведь не мужу удалось «оживить» Аду. Но важнее любви? Режиссер предлагает задуматься именно над противопоставлением ее посвящению себя высшему. Не важнее ли откровение, которое получает человек в любви? Может быть чувственность и любовь и являются высшим – тождественны ему? Но тогда, в канве решения фильма, что из этого реально, а что лишь имитация?
Чем оборачивается божественное, нисходящее на человека? Заточением, или же освобождением? Что такое искусство: смерть, подмена, или же жизнь и истинная любовь?
К счастью картина не называет ответов. Вместо этого мы слышим от мужа Ады лишь о ее страхе перед своей волей и том, что она просит Бэйнса спасти ее. Почему Ада испытывает страх перед своей волей? Возможно потому, что это воля самого божественного разума, заключенного в пианино и Ада принимает ее за свою.
Спасти от чего она просит Бэйнса? Спасти от разума заключенного в инструменте? И Бэйнс садится с Адой, ее дочерью и пианино в каноэ. Пианино они берут с собой, несмотря на то, что оно может перевернуть лодку: тяжесть высшего начала для человека. Именно тяжесть, а не высокие красоты. Потому Ада и просит сбросить пианино в воду, что Майори подтверждают, сообщая, что это гроб, который должно похоронить море. Получается для человека божественный разум – это гроб. Да, пианино это гроб, где всю жизнь жила Ада.
Но так ли легко не обрести, а разорвать связь с высшим разумом? И героиня решает пойти за ним в воду, чтобы узнать что же сильнее: воля к жизни и любви, или жажда смерти? И она намеренно ставит ногу в петлю от пианино, когда его бросают за борт. Так, связанные намертво она и пианино идут ко дну, словно связанные неразрывно пуповиной. Идя ко дну Ада все-таки срывает ботинок, который навсегда теперь останется на привязи у пианино, а сама выплывает при помощи Майори.
Тут хочется заметить: киноязык режиссера не просто выразителен, а пронизывает дополнительным смыслом каждую деталь картины. Например, когда дочь Ады оставалась у Бэйнса перед их отъездом, она бежала под дождем и ее ботинки промокли. Мы долго видим на крупном плане сохнущий у печки ботинок – зачем? Ботинок дочки там же, где и она: у Бэйнса. Ботинок Ады остается с пианино, на дне моря – это даже дополнительно акцентируется камерой – такой прием режиссер использует для того, чтобы сказать, что на самом деле Ада там же, где ее ботинок – как было это показано и с ее дочерью. Это и есть одна из конструкций так называемого киноязыка, сообщающего дополнительный смысл.
Раньше душа Ады была с пианино, при физическом существовании в миру, но любовь меняет все и поэтому далее мы видим, что она с Бэйнсом… Только вот душой, волей, но не телом и это подчеркивает предпоследний эпизод:
Ада рассказывает о своей жизни с Бэйнсом. Вместо пальца у нее страшный наконечник-протез, который при игре на пианино отвратительно клацает о клавиши. Таким образом, режиссер как бы говорит нам, что та жизнь, про которую рассказывает Ада, такая же фальшивка, как и палец. Далее это подтверждается: Ада учится говорить «одна и в темноте» — она все равно живет там, на дне океана и поэтому Ада носит темный покров на лице. Но в то же время ее дочка кувыркается через голову, точно как в моменты счастья Ады, когда в начале она играла на берегу моря.
Сняв покров, Бэйнс целует Аду, а она счастливо улыбается, но черный покров и искусственный палец подчеркивают нереальность происходящего. Возможно это посмертное состояние самой Ады – ее рай. Ведь, даже засыпая, она видит себя на дне океана, привязанной к пианино.
Слова: «В холодной могиле на дне глубокого-глубокого моря» — в подтверждение заканчивают фильм. Все эти тревожные детали благополучно разрешившейся истории любви абсолютно укладываются в решение картины, тем не менее, оставляя вышеуказанные вопросы. Раньше Ада была душою с пианино, а физически присутствовала в Мире; теперь же все стало наоборот.
Образность: 5\5
Реализация сверхзадачи, идеи: 5\5
Художественный посыл
Социальный: —
Экуменистический: —
Гуманистический: +
Психоаналитический: +
Философский: +
Новаторский: +
Оригинальность: 5\5
Использование киновыразительных средств
Операторская работа: +
Монтаж: +
Работа художника: +
Музыка: +
Цветовое решение: +
Актерская игра: +
Источник