Здравствуйте дачники для гитары
В том, что эта песня действительно существовала и являлась одной из самых известных и любимых песен офицерского состава русской императорской армии (а не была, скажем, придумана уже позднее, на волне нынешней романтизации того времени) — в этом нет никаких сомнений. Помимо прочих свидетельств, достаточно сослаться на упоминание этой песни в романе Михаила Булгакова «Белая гвардия», или «Дни Турбиных». Свой первый и во многом автобиографический роман Булгаков писал в начале 20-х годов; журнальная публикация относится уже к 1925 году, а в 1927 году, в Париже, первый том романа был опубликован отдельным изданием.
Киев, декабрь 1918 года… В город вот-вот войдут петлюровцы. В гостиной дома Турбиных — два брата: старший брат Алексей, офицер, во френче, и 17-летний Николка, с унтер-офицерскими погонами на плечах. Алексей отрешённо листает какую-то книгу, а Николка бренчит что-то там на гитаре.
…Старший бросает книгу, тянется.
— А ну ка, сыграй «Съёмки» …
Сыграй «Съёмки» … И что удивительно (или не удивительно?): Николка ведь с полуслова понимает старшего брата-офицера, понимает, о каких таких «Съёмках» тот говорит, — и уверенно начинает:
Трень та там… трень та там…
Старший начинает подпевать. Глаза мрачны, но в них зажигается огонёк, в жилах — жар. Но тихонько, господа, тихонько, тихонечко.
Гитара идёт маршем, со струн сыплет рота, инженеры идут — ать, ать!
Николкины глаза вспоминают:
Училище. Облупленные александровские колонны, пушки. Ползут юнкера на животиках от окна к окну, отстреливаются. Пулемёты в окнах.
Туча солдат осадила училище, ну, форменная туча. Что поделаешь. Испугался генерал Богородицкий и сдался, сдался с юнкерами. Па-а-зор…
Туманятся Николкины глаза.
Столбы зноя над червонными украинскими полями. В пыли идут пылью пудренные юнкерские роты. Было, было всё это и вот не стало…
Прототипом Николая Турчина стал для Михаила Булгакова его младший брат, тоже Николай. Юнкер Алексеевского военно-инженерного училища в 1917 году, Николай был среди тех русских добровольцев, которые осенью 1918 года, после ухода из города немцев, безуспешно пытались противостоять натиску петлюровских частей. Он тогда чудом спасся от расстрела, потом участвовал в Гражданской войне на стороне белых и вместе со многими другими врангелевцами оказался в ноябре 1920 года в эвакуации. Николай пережил своего старшего брата на четверть века; его могила находится на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, под Парижем. Там, где похоронены Бунин, Галич, Георгий Иванов, Зинаида Серебрякова, Пётр Струве, Сергей Прокудин-Горский, а ещё Ольга Судейкина, Матильда Кшесинская, князь Феликс Юсупов — организатор убийства Распутина, княгиня Вера Оболенская — знаменитая Вики французского Сопротивления, не сломленная гестаповцами и казненная (обезглавленная) в 1944 году в Берлине, а ещё Ольга Столыпина — вдова убитого в 1911 году премьер-министра России, а ещё князь Георгий Львов — министр-председатель самого первого Временного правительства, а ещё генерал Кутепов, генерал Туркул, генерал Улагай, генерал Лохвицкий, а ещё Константин Коровин, Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, Николай Милиоти, Рудольф Нуриев, Константин Сомов…
«Туманятся Николкины глаза»…
Вообще говоря, популярная во всём офицерском корпусе песня просто не могла не иметь великого множества вариантов своего текста. Николай Турчин, скажем, упоминает про «юнкеров-инженеров» — ну, а о ком же ещё должен петь юнкер Алексеевского военно-инженерного училища? Артиллеристы вставляли в текст артиллеристов, а кавалеристы кавалеристов — а как же иначе.
Да и в пьесе «Дни Турбиных», которую Михаил Булгаков писал фактически одновременно с романом «Белая гвардия» и на его основе, приводится немного иной вариант песенного текста. Если в романе у него «сапогами фасонными» щеголяют «юнкера-инженеры» — очевидно, из располагавшегося в Киеве Алексеевского инженерного училища, то Николка в пьесе поёт уже о «юнкерах-гвардейцах» — вероятно, тут имеется в виду Николаевское кавалерийское училище, которое в начале XX века именовали, по старой памяти, Гвардейской школой, или просто Школой:
Алексей . Не надрывай ты мне душу, пожалуйста. Пой весёлую.
В Интернете можно найти немало современных исполнений песни под названием «Съёмки» — зачастую под другими названиями и с чуточку различающимися вариантами текста (впрочем, «буль-буль-буль, бутылочка» присутствует, кажется, в большинстве из них). Тексты слегка различаются, но вот мелодия остаётся неизменной. Откуда же мы знаем эту мелодию — об этом будет сказано ниже…
Слушаем современное исполнение песни «Съёмки» с одним из вариантов песенного текста:
«Здравствуйте, дачники! Здравствуйте, дачницы! Съёмки у нас уж давно начались…» — воодушевлённо поёт булгаковский Николка, ему дружно подпевают гвардейские юнкера, а у читателя, должно быть, возникает законный вопрос: какие ещё дачницы. при чём тут вообще дачницы. и о каких таких съёмках, собственно говоря, идёт речь.
Имеются в виду практические занятия по различным видам топографической съёмки на местности. Как правило, все воспитанники военных и юнкерских училищ летом вывозились в так называемые «лагеря» — по счастливому стечению обстоятельств, эти летние лагеря обычно располагались не где-то в глухомани, а недалеко от городов, в типично дачной местности. В летних лагерях юнкера занимались строевой подготовкой, производили топографические съёмки той самой дачной местности и решали прочие тактические задачи.
О том, как всё это происходило и почему военно-глазомерные съёмки всякий раз становились для юнкеров радостным событием, спустя много-много лет вспоминали непосредственные их участники (цитируется по книге «Алексеевское военное училище, 1864—1964», составленной штабс-капитаном русской императорской армии П. А. Нечаевым в сотрудничестве с 35 бывшими юнкерами училища; книжка эта была издана в Париже в 1964 году):
Последняя неделя перед уходом из лагеря была посвящена съёмкам, для чего мы были разбиты на партии. Нам были выданы необходимые предметы: доски-планшеты с привинчивающейся ножкой, компас, бумага, линейка, карандаши, резинки и т. д. Измерялись расстояния на участке шагами. Даны были соответствующие задания и мы, после утреннего чая, взяв булку с двумя котлетами, группами отправились на свои участки для съёмки.
Те, которые работали быстро, имели полную возможность выспаться где-нибудь под кустом. Некоторые, совершенно неспособные или ленивые, просто-напросто сдирали у своих товарищей.
Многим попадали участки, в которые входили какие-нибудь села или деревни. Им было полное раздолье, забирались в любую избу, пили вдоволь молока и, конечно, спали, выставив, обыкновенно, дозорного на случай внезапного появления кого-нибудь из офицеров…
Бывали случаи, когда юнкера, под видом приказа снять на бумагу ту или иную дачу с землёй, измеряли (конечно, с разрешения хозяев) всё, что было около дачи. Даже просили сказать фамилию растроганных дачников и дачниц. Таким образом приобреталось новое знакомство. Всё это делалось с максимальной воинской вежливостью и, конечно, с большой осторожностью, дабы начальство не накрыло.
Кстати, о съёмках. В 1976 году режиссёр Владимир Басов сделал на «Мосфильме» прекрасную экранизацию пьесы «Дни Турбиных», где в роли Николки снялся Андрей Ростоцкий, а в роли Алексея — Андрей Мягков. Вот та самая сцена из этого фильма — «Не надрывай ты мне душу, пожалуйста. Пой весёлую» , — в которой Николка поёт по просьбе брата свою «весёлую песню»:
«Съёмки у нас уж давно начались…» По не вполне понятным причинам Владимир Басов решительно отклонил самим же Булгаковым предложенный в пьесе вариант песенного текста, напрочь отказавшись вообще от какого-либо упоминания о «съёмках». Вот пусть там Ростоцкий с Мягковым поют себе о чём угодно: о невесть откуда взявшихся драгунах и о поручиках со шпорами, о манёврах и о сборах, о рюмочках даже и о бутылочках, — да о чём угодно, лишь бы только не о съёмках .
А вот и ещё одно исполнение этой песни, по-своему примечательное не только потому, что в ней предлагается очередной вариант текста, а ещё и потому, что исполняет песню Хор донских казаков Сергея Жарова. Этот хор был создан в январе 1921 года, сразу после эвакуации из Крыма остатков Белой армии. Сергей Жаров, организатор и бессменный руководитель творческого коллектива, вроде бы служил во время Гражданской войны в знаменитом Гундоровском казачьем полку; большинство участников созданного им хора были донскими казаками и также воевали в составе белоказачьих частей.
Представленная ниже фотография сделана в декабре 1923 года в Австрии, где Хор донских казаков оказался, в общем-то, достаточно случайно: в поисках элементарных средств на проживание казаки, из Болгарии, направились было попытать счастья в Париж, но по дороге, в Австрии, встретили вдруг у публики неожиданно тёплый приём, да там и задержались на некоторое время. Руководитель хора Сергей Жаров — он не отличался большим ростом — сидит в первом ряду, в центре. Слушаем:
Сама запись, впрочем, была сделана не в 20-е и даже не в 30-е годы, а значительно позднее, когда все участники хора были уже очень и очень немолодыми людьми — проще говоря, стариками.
Но поют они здесь поистине с юношеским задором… Буль-буль-буль, бутылочка казённого вина.
Популярные песенные мелодии не исчезают бесследно. Тексты — да, тексты, бывает, меняются, приспосабливаются к новым временам, к новым правилам и к новым поколениям. Но прежние тексты всё же проступают из-под новых, угадываются в них. Потому что текст песни — это лишь внешняя её оболочка, это её тело; текст живёт почти что человеческой жизнью: рождается, взрослеет, стареет, случается, что и умирает, оставив наследников. Мелодия же песни — это её инвариант, её нестареющая живая душа. Иные песни обходятся и вовсе без текстов, без мелодии же никакой песни не получится…
Есть в Москве, на Патриарших прудах, старинный Трёхпрудный переулок. Когда-то, давным-давно, ещё в Смутное время, этот уголок Москвы облюбовал для своей резиденции патриарх Гермоген, яростный противник «семибоярщины», благословивший русское ополчение на борьбу с осаждёнными в Кремле поляками. Пруды тут появились при патриархе Иоакиме, венчавшим на царство юного Петра. К XX веку из тех прудов остался лишь один (тот самый, «булгаковский»), да ещё названия эти остались: Патриаршие… Трёхпрудный…
Трёхпрудный переулок… В самом его начале — дом, где жила художница-авангардистка Наталья Гончарова, правнучатая племянница жены Пушкина. В самом его конце — дом, который построил для самого себя архитектор Фёдор Шехтель, один из ярчайших представителей стиля «модерн». Ближе к середине — здание, одно из красивейших в Москве, которое Шехтель построил для типографии и издательства А. А. Левенсона, выполнявшего самые ответственные заказы императорского двора.
Трёхпрудный переулок — это Марина Цветаева. Её детские годы прошли тут же, напротив и чуть наискосок от «Скоропечатни А. А. Левенсон» — примерно там, откуда был сделан этот снимок начала прошлого века; именно здесь, в типографии А. А. Левенсона, она опубликовала в 1910 году свой самый первый сборник стихов, и примерно тогда же было написано и её стихотворение о Трёхпрудном:
 |
Ничто уже в Трёхпрудном переулке не напоминает о Марине Цветаевой, но вот это здание, совсем недавно тщательно отреставрированное, и теперь ещё стоит в Трёхпрудном переулке, стоит практически в первозданном виде, словно и не было за прошедшие сто с лишним лет никаких войн и революций, никаких слёз, смертей и эмиграций. Единственное, пожалуй, отличие — это памятная доска между двумя окнами слева от входа, которой на фотографии вековой давности ещё нет:
Будь Гончарова чуточку помоложе, а Цветаева немного постарше, они могли бы встретиться в том своём Трёхпрудном переулке, где совсем рядышком стояли дома их отцов и где прошло их детство. Но встретились и познакомились они гораздо позже, уже взрослыми, вдали и от Трёхпрудного переулка, и вообще от России. Марина Цветаева вспоминала потом ту их парижскую встречу в ноябре 1928 года:
— Трёх… то есть как Трёхпрудный? — Переулочек такой в Москве, там у нас дом был. — Номер? — Седьмой. — А мой — восьмой. — С тополем? — С тополем. Наш дом, цветаевский. — А наш — гончаровский. — Бок о бок? — Бок о бок. А вы знаете, что ваш дом прежде был наш, давно, когда-то, всё владение. Ваш двор я отлично знаю по рассказам бабушки. Женихи приезжали, а она не хотела, качалась на качелях… — На нашем дворе? — На вашем дворе. — В этом доме я росла. — В доме рядом я — росла…
«Чудный дом, наш дивный дом в Трёхпрудном, // Превратившийся теперь в стихи» … Никогда больше Цветаева даже и не приближалась к переулку своего детства, ставшему для неё вдруг таким чужим и непонятным. Там теперь жили другие люди и звонко раздавались другие детские голоса.
Другим людям стал теперь родным цветаевский Трёхпрудный переулок — и другим детям. Таким, например, как пионер Володя Костыльков, тот самый Волька ибн Алёша, юный повелитель джиннов из повести Лазаря Лагина «Старик Хоттабыч»:
…Внутри машины царил таинственный и прохладный полумрак. Если зажмурить глаза, можно было вообразить, будто едешь не по Трёхпрудному переулку, в котором прожил всю свою жизнь, а где-то в далёких сибирских просторах, где тебе предстоит в суровых боях с природой возводить новый гигант советской индустрии…
Другие дети, другие мечты, другие песни и другие тексты — хоть и на прежние мелодии… Эта грамзапись была сделана примерно тогда же, когда где-то там, в далёком Париже, состоялось запоздалое знакомство Натальи Гончаровой и Марины Цветаевой. Неважную по качеству пластинку изготовили на подмосковной фабрике с гордым названием «Памяти 1905 года» — изготовили на старом изношенном оборудовании, оставшемся фабрике «в наследство» от дореволюционного общества «Граммофон»:
То, что местом «самого первого сбора самого первого пионерского отряда в Советской России» стало одно из красивейших зданий Москвы, расположенное в её историческом и культурном центре, который был истинной «душой души» рухнувшего «старого мира», — это, конечно, случайность. Памятная доска могла бы висеть и в Сокольниках, и в Хамовниках, и где угодно. Просто так получилось, что чуть-чуть раньше других провели свой сбор учащиеся фабрично-заводского училища при 16-й государственной типографии, которая была создана, среди прочих, и на базе национализированной после революции «Скоропечатни А. А. Левенсон». Так получилось, что первым оказался 1-й отряд при 16-й типографии…
По улицам Москвы шагает 1-й пионерский отряд при 16-й типографии
«То ли Сокольники, то ли Хамовники — издали не видно, пыль только идёт» … Вскоре после того пресненского «типографского» отряда был организован 1-й отряд юных пионеров в Сокольниках — в него вошли дети рабочих ремонтных мастерских Октябрьской железной дороги, потом 1-й отряд юных пионеров в Хамовниках — из детей работников фабрики «Гознак», потом количество пионерских отрядов стало стремительно нарастать и в Москве, и по всей стране.
Смотришь теперь на то, как зарождалось пионерское движение, — и диву даёшься. Кажется, им до всего было дело. И сбор денег в пользу голодающих детей Поволжья, и агитация беспризорных детей идти в детские дома, и реальная помощь семьям крестьян-бедняков, и организация пионерских отрядов на селе, и участие в ликвидации неграмотности, и организация пионерского движения в Германии, и слёт юных техников Москвы, и организация летних оздоровительных лагерей, и создание пионерского лагеря «Артек» в Крыму, и агитационный лыжный пробег по деревням и городам Московской области, и пионерская военная игра под руководством самого С. М. Будённого, и пионерская агитбригада «Синяя блуза», и участие в «Займе индустриализации», и поход против «бумажного голода», и «пионерский ответ Чемберлену» — сбор средств на постройку самолёта «Пионер» конструкции А. С. Яковлева, и организация детских товариществ по куроводству и кролиководству, и сбор мешков для хлебозаготовок, и поход за озеленение Москвы, за охрану скверов и парков и очистку дворов, и борьба с сусликами — вредителями полей, и школьное движение «За ударную учёбу и сознательную дисциплину», и создание целой системы городских Домов пионеров — первый в стране Дом пионеров был открыт в 1923 году в московских Хамовниках…
«Баклажечка», эта полузабытая ныне песня первых пионерских отрядов, звучит в исполнении знаменитого детского хора, который был создан В. С. Локтевым в 1937 году (запись середины 70-х гг.):
«Здравствуйте, дачники, здравствуйте, дачницы, летние манёвры уж давно начались» … Наскоро переделанная из дореволюционной песни «Съёмки», доставшейся новым обитателям Трёхпрудного переулка, подобно зданию «Скоропечатни А. А. Левенсон», словно бы в наследство от «старого мира», пионерская «Баклажечка» никогда не была особо популярной — даже среди самих пионеров.
Почему так? Думается, поющих «Баклажечку» вначале немного смущала откровенно чужая для них мелодия, ну а потом, со временем, немного странными и всё более чужими стали казаться им и слова…
«Лейся песнь моя, пионерская, буль-буль-буль, баклажечка походная моя. »
…Делаем: ля-минор ставим…
и для красоты. и ми-мажор.
В 1991-м произошёл очередной головокружительный кульбит, возродивший интерес к «Съёмкам».
…Дом, в котором прошло детство Марины Цветаевой, был деревянным. Естественно поэтому, что в суровую зиму 1918-го или 1919-го дом тот был растащен на дрова. Дом детства Натальи Гончаровой не был деревянным, и потому он стоит в Трёхпрудном и теперь, хоть и находится в плачевном состоянии.
Большое здание, которое на старых фотографиях соседствует с исчезнувшим ныне домом Цветаевой, тоже сохранилось. С другой его стороны, как раз напротив здания «Скоропечатни А. А. Левенсон», находится ныне фешенебельный рыбный ресторан под скромным названием «Рыбный рынок».
В доме справа от архитектурного творения Шехтеля некоторое время назад располагался ресторан узбекской кухни под названием «Арт-Чайхона» — с четырьмя залами и с блюдами на мангале. Быть может, под влиянием конкуренции чайхана эта была вынуждена впоследствии освободить помещение для расположенного там теперь другого заведения общепита — с названием не очень понятным.
Здание скоропечатни полностью, вплоть до мельчайших детелей, отреставрировали, и теперь над парадным входом вновь, как и во времена Марины Цветаевой, красуется относившаяся к Товариществу А. А. Левенсона гордая надпись «Поставщик Двора Его Величества». При этом с левой стороны от входа всё ещё продолжает висеть памятная доска об организации здесь первого пионерского отряда:
Вход в «Скоропечатню А. А. Левенсон». На этой фотографии реконструкция здания ещё не вполне завершена
В самом же здании бывшей «Скоропечатни А. А. Левенсон» располагается теперь первоклассный бизнес-центр. Его благоустроенные помещения занимают ныне многочисленные финансовые фонды и прочие конторы, идентифицировать которые не представляется никакой возможности…
Марина Цветаева — Вере Муромцевой-Буниной, письмо от 19—20 августа 1933 года:
Слушайте. Ведь всё это кончилось, и кончилось навсегда. Домов тех — нет. Деревьев (наши трёхпрудные тополя, особенно один, гигант, собственноручно посаженный отцом в день рождения первого и единственного сына) — деревьев — нет. Нас тех — нет. Всё сгорело до тла, затонуло до дна. Что есть — есть внутри: Вас, меня, Аси, ещё нескольких. Не смейтесь, но мы ведь, правда — последние могикане…
Поймите меня в моей одинокой позиции (одни меня считают «большевичкой», другие «монархисткой», третьи — и тем и другим, и все — мимо) — мир идёт вперёд и должен идти: я же не хочу, не НРАВИТСЯ, я вправе не быть своим собственным современником…
В общем… это… начинается песня так… делаем: ля-минор ставим… и для красоты. и ми-мажор.
Источник