Жизнь не разыграна по нотам

Придумать жизнь и разыграть по нотам.

Я родилась седьмого мартобря.
Сама не знаю, кто я есть на деле.
Семь раз не мерю, сразу говоря,
и — что семь пятниц на одной неделе.

Семь раз отвечу за одну беду.
Не отдыхаю в день седьмой творенья.
И за семь вёрст хлебать кисель пойду,
чтоб написать о том стихотворенье.

По кругу, по заезженной орбите
плетётся жизнь у радости в хвосте.
Я на неё однако не в обиде,
ведь дышит дух повсюду и везде.

Я еду вдаль по волчьему билету
и складываю счастьице из цифр.
Но и такого на поверку нету —
пароль, наверно, нужен или шифр.

Гляжу в окно на уличные клипы.
Ответ в уме готовлю на семь бед.
«Билетов нет», — шумят в аллее липы,
и вся земля закрыта на обед.

Нет ходу тем, кто не ходок по трупам,
на праздник жизни, на Наташин бал.
Дворец сменился стриптизёрным клубом,
а вместо принца лыбится амбал.

Мир подменён, как туфелька кроссовкой.
Сердечный спазм кому-то просто спам,
пир всеблагих — обычная тусовка,
где пища по карману и зубам.

Мне небо льёт серебряные пули,
я бисер слов бессмысленно мечу.
Мы, кажется, друг друга обманули —
мой спор с судьбой закончился в ничью.

Придумать жизнь и разыграть по нотам.
Пичугам — петь, деревьям — шелестеть,
такая уж у них с весной работа,
и дождик рассыпает щедро медь.

Всем по трудам, по вере — без обмана.
Холодный день согреется в груди.
А жизнь темнит или глядит туманно,
и вновь неясно, что там впереди.

Всем хочется сказки —
мужчинам и женщинам.
Всем хочется ласки —
но страшно обжечься нам.

Хоть время нас метит —
на лицах — борозды,
все люди — дети
разного возраста.

Когда-то в постановке драмкружка —
о детство! отыскать к тебе ходы бы! —
мне в сказке о мышонке Маршака
досталась роль поющей молча рыбы.

Поскольку голос был и вправду тих,
никто не мог меня расслышать в школе, —
в то время как другие пели стих,
я разевала рот в немом приколе.

Досадный самолюбию щелчок,
забавный штрих, безделка, в самом деле.
Но что-то подцепило на крючок,
заставив чуять чешую на теле.

Когда мне криком раздирает рот,
как на картине бешеного Мунка,
то кажется, что всё наоборот —
невидима и бессловесна мука.

И что пишу, и что в себе ношу —
для всех глухонемой абракадабры,
и как я вообще ещё дышу,
подцепленная удочкой за жабры, —

глас вопиющих в мировой дыре.
И даже на безрыбье нету рака,
что свистнул бы однажды на горе
за всех, хлебнувших жизненного краха.

Взгляд отвожу от губ, что просят пить,
от судорог их, выброшенных в сушу.
И никогда бы не смогла убить,
почувствовав в них родственную душу.

Не верю в гороскопов дребедень,
в то, что пророчит месяц мой весенний.
Но каждый рыбный день — как Судный день,
и пятницы я жду, как воскресенья.

***
Волшебный отсвет фонаря,
в окне мне ветку серебря,
наверно, дан мне был не зря,
а для чего-то.
О кто ты, чью слепую власть
сегодня ощущаю всласть?
А день, когда я родилась,
была суббота.

Всю жизнь была не ко двору.
Вся жизнь была не по нутру —
по прописям, словам гуру,
по светофорам.
Но кто-то, прячущийся вне —
в окне, на облаке, в луне,
шептал мне о моей вине,
глядел с укором.

За что мне это или то,
в слезах просила я — за что?
Душа уже как решето,
мне не по силам!
Но вновь навстречу январю
в окно спасибо говорю
заре, ночному янтарю,
за всё, за всё благодарю,
за всё спасибо.

***
Весенней грозы отрезвляющий душ.
Очистится небо от хмури и мути.
Воздушные шарики родственных душ
из рук выпускаю — летите, забудьте!

Не плачь ни о чём, ничего не имей.
Пусть Дух наберёт высоту без боязни,
как детской рукой запускаемый змей,
свободный от уз нелюбви и приязни.

От тяги корней, якорей и оков
отныне и присно пребудь независим.
Лети, задевая клочки облаков,
похожих на клочья стихов или писем.

Как больно наткнуться на чей-нибудь взгляд,
скользнувший неузнанно, канувший мимо.
Воздушные шарики в небо летят.
О сколько их, сколько — доныне любимых!

Дождь вырвался из плена облаков,
Запрыгал — посмотрите-ка, каков!
Взломал свою небесную тюрьму.
И пляшется, и плачется ему.

Мой водный знак, самой стихии брат!
Нет никаких нигде ему преград.
Скосил глаза куда-то на висок
и пишет что-то мне наискосок.

А что в письме? Размытая строка.
Течёт любви условная река.
Живой воды таинственная власть
на мертвенную сушу пролилась.

Не плачь мой, мой дождик, лучше попляши,
расплёскивая жалобы души.
О сколько слёз! Прими же их, внемли,
жилетка безразмерная земли.

Тогда мне время было по нутру,
вселенная была мне по размеру.
И в мир я выходила поутру,
всё принимая к сердцу и на веру.

Тогда без счастья не было ни дня,
с губ не сходила алая улыбка.
И каждый взгляд мужской был на меня,
и каждое в строку ложилось лыко.

Промчалась жизнь, теперь она звучит
вполголоса, идёт вполоборота.
О, где её подземные ключи
и где лучи её солнцеворота?

Лишь бы остаток в горсти удержать,
хотя бы удержать её от крена,
чтобы любовь могла ещё дышать,
чтобы душа не помнила о бренном.

Свежий ветер влетел в окно,
распахнул на груди халат.
Бог ты мой, как уже давно
не ломали мы наш уклад.

Те года поросли быльём,
где бродили мы в дебрях рощ.
Свежевыглаженное бельё,
свежесваренный в миске борщ.

Наши ночи и дни тихи.
Чем ещё тебя удивлю.
Свежевыстраданные стихи,
свежесказанное люблю.

День убывает, убывает,
темнея и сходя на нет.
Пока ещё не убивает,
а только убавляет свет.

Пока ещё не всё в тумане,
пока не умер этот день, —
со мною сны воспоминаний,
со мною дорогая тень.

И будет всё ещё сторицей —
недели, месяцы, года.
Но этот день не повторится,
не повторится никогда.

Белый свет обернулся копеечкой,
а в неё как всегда не попасть.
Подступает тяжёлое времечко,
разевает зубастую пасть.

О, у каждого есть своя пагуба,
то, чем будет когда-то убит —
сумасшедший корабль и Елабуга,
и разбитая лодка о быт.

Скатерть белая кровушкой залита,
кто в бою падёт, кто во хмелю.
А меня доконает когда-либо
то, чего больше жизни люблю.

Ни с орбиты ещё, ни с ума я
не сошла, и чумные пиры
принимаю твои, принимаю
и удары твои, и дары.

Распахнулись небесные вежды.
Ищет радуга встречной руки.
И надежды в зелёных одеждах
оживают всему вопреки.

А счастье — это как журавль,
что скрылся вдаль за облаками,
как поднебесный дирижабль,
как то, чего нельзя руками.

Проснуться, утро торопя,
спешить в леса, сады и парки,
чтоб скрыться от самой себя,
спастись от вездесущей Парки.

Окно и двери распахну,
накину старенькое пончо.
Когда же, боже, жить начну?
Наверное, когда закончу.

Пустой причал, холодный лязг вокзала.
Жизнь, подожди, притормози колёса.
Ведь я ещё не всё тебе сказала,
не все покуда выплакала слёзы.

Пусть вдребезги разбитое корыто,
пусть выцвело и облетело лето.
Но карта до сих пор ещё не бита
и песенка моя пока не спета.

Источник

Текст песни Андрей Школин — Тонкие деревья